Александр Балтин: Небо сереет....
Грустно. Автор смотрит на сегодняшнюю литературную дейтвительность без малейших иллюзий. Остаётся только пожелать ему оптимизма и терпения.
Редактор отдела поэзии,
Борис Суслович
|
Небо сереет...
Хлюпало, казалось, даже в воздухе: хлюпало, текло, смешивая дождь со снегом; в пространстве происходило противоположное тому, чего ждали: зима выдалась ядрёная, и в апреле хотелось солнечности, тепла…
А было – наоборот…
Утреннее мерцание монитора раздражает отчасти – отца, перевалившего за полтинник, сочиняющего очередной текст, который где-то будет опубликован, что не принесёт ни денег, ни известности.
И серо-стальные мерцания за окном, двор, знакомый, как собственная судьба неудачника, всё слишком вклинивалось в сознанье, мешало сочинять.
Встал, пошёл на кухню – выпить кофе.
Мальчишка – поздний сынок – счастливо влившийся во время кратких весенних каникул: не разберёшься теперь, когда их устраивают, - сидел на диванчике, играл в телефон.
Что-то строит, добывает – пристрастился, как все представители своего временного периода; пристрастился, не оторвать…
-В школу тебя придётся отправить, несмотря на каникулы. – Шутит отец, грустно улыбаясь.
-Я прерывался, па…
-Порисуй что-нибудь… Со стекляшками рисунки у тебя получались занятно.
Коллекция цветных стекляшек лежит в коробке, и мальчишка, используя иные, создавал своеобразные вещицы.
Течёт за окнами, не пойти погулять…
Кофе пьётся на ходу: хотя есть время сесть, выпить, не спеша.
Один лжеучитель, утверждавший, что получает информацию от существ из тонких миров, говорит, что гнать время – грех, хотя и не учтённый пантеоном оных.
Почему никто не отвечает на вопрос, кто создал грех, сиречь нематериальный закон, которому человек подчинён, и должен из себя выворачиваться, чтобы…
Сынишка играет.
Отец идёт к монитору, но текст плетётся едва, ухая в слепые бездны.
Собственное детство тянулось в коммуналке, в двух огромных – казавшихся такими – комнатах; и над кроватью висела пёстрая физическая карта мира.
Страны, как осенние листья, осыпались в сознание – недоступные, какими остались навсегда.
Первый этаж – из окон можно было выйти во двор; но забрали потом окна, забрали решёткой.
А коммуналка была роскошна – никогда никаких ссор, свар; и дом влечёт: бывает, ездит – побродить вокруг, вспоминая бессмысленно.
Сколько не вытаскивай подробности, яснее не становится…
Куда всё уходит?
Где остаётся?
Сплести несколько фраз: несколько тугих, сильных и крепких, как проволока, фраз, и…
Из высокой кровати сынка выдвигается столик, на нём – детский бильярд.
-Сынок, - кричит отец, - иди поиграем.
Мальчишка идёт, шарики расставляются: потерялись несколько, закатились под мебель, но всё равно.
Играют в пирамидку – белым битком, и мальчишка записывает на листе счёт; играют, не очень заботясь о правилах: выставлять шары, если киксанул, и так далее, просто – отвлекает от яви.
Самое важное – это отвлекаться от неё, сереющей бесконечно.
-Не собрался, - говорит отец.
-Ага. Сейчас.
Мальчишка закатывает шар.
Сухо чмокают они – как настоящие.
Имитация жизни.
Может быть, наше существование есть имитация чего-то настоящего?
…можно изобразить свояки, штаны – любые удары.
В детстве на даче у дяди и тёти, под Калугой, где проводили с двоюродным братом много каникулярного времени, был большой бильярд, и, пристрастившись, гоняли с братом часами – не оторвать…
Раскат желтоватых шаров казался самым интересным явлением мира.
Гнутые, суставчатые вишни стояли стеной, залезали на них – и просто так, и с оловянными кружками на шеях: собирать чёрные, густо налитые ягоды.
Кузнечики трещали в сухих стенах малинника, и…
-Па, я выиграл! – радостно сообщает мальчишка.
-Хорошо, молодец.
На диване разложен листок, где шатающимся детским почерком записаны палочки очков.
Отец стоит у окна.
Снег с дождём не прекращает работы: нудной, тяжёлой, запрещающий гуляние.
Нужно выйти всё же, окунуться в реальность, нужно выйти…
…ощущение реальности, как одна из глобальных условностей: слишком чувствуешь того, растворившегося в пожилом, изношенном теле мальчишку, что вытаскивал трёхколёсный велосипед, а потом мчался на двухколёсном…
…будто праздно прожил всю жизнь, будто не печатали никогда, а набитый публикациями шкаф и буфет – иллюзии.
Буфет этот переехал со старой квартиры, из коммуналки, и долго, сложно вносили его в новую квартиру на шестом этаже.
Какую новую!
Больше сорока лет прошло…
-Я выйду, сынок.
-Хорошо, па.
-Порисуй…
Мама у себя в комнате, старенькая, старающаяся жить бодро, готовящая обеды, даже в магазин ходящая иногда.
-Куда ты пойдёшь?
-Не знаю, ма. Так – пройтись…
Действительно – определённости нет; и зонт едва ли спасёт от текущего с неба, хлюпающего под ногами, тут же тающего…
30 с гаком лет ходил на службу: в библиотеку, куда, устроенный в 18 лет, после пережитого в школе тяжёлого пубертатного криза, отправлялся сначала с ужасом: слишком не вязалась молодёжная жизнь: кроме замшелых советских тёток работали там парни и девчонки, не поступившие на дневной, учившиеся на вечернем: библиотека была в вузе – с тою книжной, которую вёл до этого.
Потом – с восторгом: влился, стал своим в компании; качаться и выпивать стал одновременно: в молодости многое легко; затем, когда компания распалась, когда вновь принялся сочинять, - с тяжёлой, всё более и более на психоз походящей скукой…
Но – ходил, отдавал маме деньги на хозяйство, даже когда женился уже, линии жизни вели именно так…
Ходил, когда уже печатали, и – не мало; и всё запутывалось в тенетах абсурда: литература, которою жил, давно была низвергнута из общественной жизни, не значила практически ничего, гонораров не предполагалось…
Уволился, когда родился мальчишка: мол, две копейки зарплаты ничего не решали; мама – эксперт-винодел – зарабатывала некогда хорошо, вкладывала деньги, на не большие проценты можно было жить; у жены пошла торговля косметикой, но пропадала все дни в офисе, а он…
Он печатался.
Ухмыляется криво, вновь обходя знакомые до абсурда дворы: идти некуда, но идти надо, чтобы нечто натекло в душу, ожили давно надоевшие за много-много лет сочинительства слова.
И всё же – надо.
…узкий перешеек между решёткой школы, куда ходит мальчишка, и девятиэтажкой, и конкретика места не отзовётся фантомом сознания – каких вообще много: некуда девать.
По проспекту несутся машины, а тополя, высаженные вдоль, кажутся чахлыми, почти не живыми: хотя живы они, тянутся ветви к небу…
…где-то здесь, когда вёл мальчишку из детского сада, остановился он, восхищённый, глядя в небо, заворожённо повторяя: Уна, уна…
Бледный лепесток, плавно мерцающий в пространстве, не имеющем границ.
…лепятся картинки, теснятся в сознанье, мелькает пёстрый калейдоскоп.
В руке – лепесток детской, и мелкие шажки, и вопросы – с плавно растекающимся звуком…
В сад утром; из сада – днём.
Первый год мальчишка плохо ел, забирал его в обеденное время, и много гуляли: так много, что уставал…
И всё время крутилось, крутилось в сознание одно и то же: почему, почему ничего в жизни не получилось?
…стихает стихийно идущий снег, стихает; мокро лоснится асфальт, тяжёлым кажется в недрах апреля, от которого ждёшь акварельной зелёной дымки.
Пожилые родители, и такой малыш: бездна страха накатывает.
Но – жена практична, и уверена в грядущем; а он…
Он всегда существовал весьма условно.
Всё было зыбко: и шатры Византии: каменные её структуры, лестницы, ведущие в странные комнаты, переписанные манускрипты – были конкретнее.
Реинкарнация называется: поди, проверь.
Толстые тома эзотерики распускали пёстрые павлиньи хвосты страниц.
Но – с годами стал воспринимать литературой, и не более…
Круг двора, ущелья между домами; а этот – был бараком, когда въехали, и вот на его основе вырос дом повышенной комфортности, с двухэтажными квартирами; а дом, разумеется, обнесли забором.
Вот свой.
Надо возвращаться.
Ничего не пришедшее в голову раздаётся тяжёлым гулом.
-Привет, па! – малыш выглядывает в коридор.
-Привет, малышок! – хотя думается, уже и не очень малышок: та, совсем дальняя поляна осталась позади. – Так и сидишь с телефоном?
Мальчишка, потупившись, отвечает:
-Нет, я прерывался.
Падают капли жизни.
Гладко и лаково блестит огромное – от пола до потолка – зеркало, а за гнутой ногой бра, заткнут восточный музыкальный инструмент, привезённый когда-то отцом из Египта.
Тогда – когда поездки туда были редкостью; остались слайды: выцветающие, всё более теряющие цвета, и грандиозные объёмы каменного, пылью пустыни покрываемого прошлого видны.
В реальности не увидать; и то, что утверждал кто-то: мол-де, возле Сфинкса можно услышать ответы на все вопросы, остаётся не проверяемым.
-Давай-ка задачки решать!
Мальчишке нравится математика больше языка, а чтение книг он воспринимает только в исполнение отца.
На листке – столбики примеров: надо на время, каждый день по одному – задание на каникулы…
Охотно берёт листок, подходит к столу, на котором мерцает компьютер, и…
-Засекай! Говорит отцу.
Тот засекает время.
Малыш пишет быстро: загогулины детского почерка забавны.
Справляется быстрее положенного времени.
-Молодец.
Оба глядят в окно.
Снег перестал, дождь завершён.
Серое нечто, клёклое виснет меж ветвей тополей.
Не верится, что скоро зазеленеют.
-Вечером-то выйдем гулять?
-Наверно, па…
Мама готовит обед.
Она готовит его виртуозно, он будет вкусен, и хоть мальчишка и не ест супа, только бульон, другому он отдаст должное…
Смешно звучит по отношению к малышу; а мама стареет, мама стареет…
А я… я не сумел украсить её старость ничем, никак не смог скрасить её жизнь, никак, никогда, да, да…
Или – так не права была, посвятив её мне, только мне?
…детская лесная поляна; собираем чернику с дядей, тётей, мамой; собираем её, ползая, или наклоняясь низко, отгибая вырезанные листы, заполняя ягодками ёмкости.
Вдруг, глядя вперёд – в условную неопределённость – ощущаешь остро: как я люблю маму!
И расходится кругами в груди нечто горячее, тяжёлое, как солнце.
А мама стареет.
…как и ты, которому страшно за малыша: поздний отец, у которого ничего не получилось в жизни.
Шкаф, набитый публикациями, и такой же буфет – как нечто ирреальное, потустороннее,
Хотя конкретна вся эта желтеющая ненавистная бумага.
Конкретна она.
И поле монитора ждёт, мерцая.
Мама кричит:
-Мойте руки!
Мальчишка, откинув телефон, бежит в ванну; прервав строку, отец следует за ним.
Борщ дымится.
Оба садятся за стол, и макароны мальчик ест ложкой, вычерпывая их из тарелки, жмурясь.
-Не спеши…
Мама хлопочет вокруг, всегда так привыкла, и отец, размешивая сметану в борще, думает, что никогда не получалось толком насладиться едой, всегда спешил, ап, опять борщ кончился…
И мальчишка уже, сказав «спасибо» убежал; наследственное что ли?
Отец ест пюре с котлетами: они паровые, сероватые, вкусные, как были когда-то те, обжаренные в сухарях.
Вкусные…
Не слишком вкусно описывать жизнь, в которой ничего не происходит?
Шут с ней – не получилась, так не получилась, и нечего наворачивать фразы…
Небо сереет за окнами, как больное.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Александр Балтин: Небо сереет.... Рассказ.
Грустно. Автор смотрит на сегодняшнюю литературную дейтвительность без малейших иллюзий. Остаётся только пожелать ему оптимизма и терпения.
13.04.21 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|