Николай Переяслов: "Кому на Руси жить хорошо?.." Поэма-парафраз..
Здравствуйте.
Ну, в общем, кому нравится гражданская поэзия + социальная сатира - Вы получили, что искали. И того, и другого здесь в избытке. Литературные достоинства, в общем, тоже неоспоримы.
Не будучи поклонником тематики произведения, ограничусь сказанным. А читателям пожелаю приятно проведённого времени!
Редактор отдела критики и публицистики,
Алексей Караковский
|
"Кому на Руси жить хорошо?.." Поэма-парафраз.
ПРОЛОГ
В каком году — рассчитывай,
в какой земле — угадывай,
на трассе на асфальтовой
сошлись семь мужиков,
семь не трудоустроенных
Пустобюджетной области,
района Разворуйского,
заштатных городков:
Банкротовска, Дефолтовска,
Терактовска, Реформовска,
Бомжатовско-Бездомовска,
Невыплатова — тож.
Сошлись там и заспорили,
почти как по Некрасову:
«Кому живётся весело,
вольготно на Руси?»
Роман сказал: «Политику —
госдумовцу и лидеру
какой-нибудь там фракции,
что кормится с руки
тех, кто закон лоббирует…
(Слыхал, что депутатам, мол,
по десять тысяч долларов
за голос их дают —
чтоб за закон неправедный
они нажали кнопочку,
его нам навязав!..)»
Иван сказал: «Чиновнику —
министру с губернатором,
что отраслью иль областью
играют, как хотят:
то всё приватизируют,
то демонополизируют,
а то ближайшим сродникам
раздарят, как котят».
Степан сказал: «Эстраднику —
писателю-сатирику,
певцу иль исполнителю
отпадных номеров.
Алейнику с Стояновым,
Задорнову с Измайловым,
Киркорову с супругою
и всей иной попсе.
Взгляни на Якубовича,
на Винокура с Ширвиндтом,
иль вон на Дубовицкую
с командой посмотри,
иль на Максима Галкина —
все сыты, все ухожены,
все ездят в «мерседесиках»,
в глазах блестит покой…
Сейчас любой Хазанов, блин,
богаче академика!
Не зря ж по шоу-линии
пошёл и сам Швыдкой!..»
«Забыли олигарха вы! —
вскричали братья Трубины,
Тарас и Святослав. —
Прибрав дары природные,
он нефть и газ народные,
как что-то чисто личное,
качает за рубеж,
не ведая про дательный,
забыв благотворительный
и зная только брательный —
хватательный падеж!»
«А я так, братцы, думаю,
что лучше всех живут у нас
те, кто дома игорные
открыли по Руси, —
сказал Олег, задумавшись. —
И кто притоны платные
со шлюхами валютными
содержит в городах:
и девкам дело любо то,
и сутенёрам прибыльно,
поскольку завсегда мужик
до сладкого охоч…»
«Ну что ж, всё это — правильно, —
сказал Семён Семёнович,
(а он в райкоме партии
когда-то восседал!). —
Всё это верно сказано —
про депутата с шлюхою,
но всё ж вольготней всех живёт
в державе — Президент.
Уж он и губернатора
уж он кооператора,
и депутата с киллером
за пояс свой заткнёт!
Захочет — дружит с Шрёдером,
захочет — с Бушем водится,
а нет — на лыжах носится
по сказочным горам.
И что ему проблемы все
чеченские-вселенские,
он может есть на золоте
и с Пугачёвой спать!..»
…Мужик, что бык: втемяшится
в башку какая блажь —
колом её оттудова
не выбьешь: упираются,
всяк на своём стоит!
Такой тут спор затеяли,
что думают прохожие —
то ль доллар вниз пошёл опять
и близится дефолт,
то ль вертолёт армейский наш
столкнулся где с подлодкою,
а то ль Генштаб в заложники
Басаев захватил?
По делу всяк по важному
до полдня вышел из дому:
тот шёл в собес, чтоб пенсию
себе скорее выправить,
тот в службу социальную
держал привычный путь —
разведать: нет ли должности
вахтёра или сторожа
для бывшего профессора
двух кафедр МГУ?
В Ивановом пакетике
пустая тара звякала —
он к магазину ближнему
бутылки нёс сдавать.
А два братана Трубины
(вчерашние полковники)
шагали к ближней станции
в надежде разгрузить
вагон-другой с товарами —
и тем в семью прибыточек
какой-то принести…
Каким их хреном вынесло
на трассу федеральную,
им и самим теперь уже
вовек не объяснить!
Давно пора бы каждому
свернуть своей дорогою,
ан, нет — упёрлись, глупые,
и всё рядком идут!
Идут, как будто гонятся
им вслед скинхеды бритые,
чем дальше, тем скорей.
Идут — перекоряются,
кричат — не образумятся!
А времечко не ждёт.
За спором не заметили,
как село солнце красное,
как вечер наступил.
Взглянули — и опешили:
вокруг лишь сосны тёмные
вершинами шумят
да ели островерхие,
как межконтинентальные
советские ракетищи,
хранят лесной покой.
Вёрст десять отмантулили
куда-зачем, неведомо,
чего-то съесть бы надобно
да где-то лечь поспать.
Сойдя с шоссе асфальтного,
нашли поляну добрую,
затеяли костёр.
А сами всё ругаются,
орут, не унимаются —
кому, решить стараются,
живётся хорошо:
«Менту!» «Предпринимателю!»
«Банкиру!» «Обывателю!»
«Политобозревателю!»
«Торговцу!» «Челноку!..»
Уж ночь над лесом сгорбилась
старухой побирухою,
глядит — не деньги делят ли
ребятки под кустом:
авось обронят сотенку —
и ей на хлеб достанется
с чекушечкою водочки
и плавленым сырком…
Полночной распрей странною
вконец заинтригованный,
повиснул над поляною,
мигая, НЛО.
Оттуда рожа свесилась,
на огурец похожая
и, рот не обозначив свой,
спросила: «Чем помочь?..»
Мужик в России грамотный,
пришельцев не боящийся
(после Чубайса с Ельциным —
найдётся ль кто страшней?),
и потому сказал Роман:
«А ну, подай нам водки жбан!»
«И закусить подай на стол! —
подпел ему Иван. —
Да чтобы завтра нам опять
обед и ужин не искать,
а чтоб являлось всё само,
иначе всё — обман!»
«И чтоб так было до тех пор,
пока не кончим мы свой спор, —
сказал Степан, держа в руке
порвавшийся башмак. —
Чтоб от обувки до порток
нам всё служило этот срок,
чтоб всяк из нас на деле смог
проверить, что и как…»
Пришельцы — люди дельные,
галактик повидавшие,
словами не привыкшие
бросаться просто так
на ветер на космический.
И тот, из люка вылезший,
зелёный патиссон
ответил нашим спорщикам:
«Ну что ж, вы всё получите,
чтоб завершить ваш спор
и выяснить на практике,
кому живётся счастливо
сегодня на Руси.
Вселенское сообщество
давно тем озабочено,
и вы помочь нам можете,
найдя на то ответ.
Вот вам, друзья, коробочка —
она вам в вашем странствии
даст и вино с закускою,
и обувь, и штаны.
Лишь не просите большего,
чем съесть и выпить можете,
и для продажи обуви
не требуйте с неё.
Берите. Станет голодно —
присядьте под берёзою
и попросите вежливо:
«Попотчуй-ка, мол, нас».
От города до города
идите по державе вы
вплоть до Кремля Московского,
свой разрешая спор.
А мы незримо рядышком
за вами будем следовать
и всё писать на плёночку —
и жизнь, и разговор…»
Дослушав ту инструкцию,
схватили наши странники
волшебную коробочку
да хором как взревут
один другого вежливей:
«Эй, скатерть марсианская!
Попотчуй быстро нас!»
И, глядь — не виртуальная,
а самая реальная
упала скатерть белая
к ногам их на траву —
по краю розы алые,
словно живые, вышиты
неведомою техникой —
без ниток и иглы.
А посредине скатерти
явились блюда ёмкие —
с икрою красной паюсной
и с чёрною икрой,
с нарезкой сёмги тонкою,
с нежнейшей осетриною,
с картошечкой горячею
в серебряных судках.
Сыров — на сорок человек,
колбас — не сосчитать вовек,
пять видов сочных шашлыков
да белой горкой плов.
Плюс курица копчёная
да юшка кипячёная,
да чёрный хлеб, да белый хлеб,
да водка, да вино.
Да устрицы заморские,
да мидии с рапанами,
да мясо змей колечками —
почти как колбаса.
Да пиво в банках — «Балтика»
(любимейшая «троечка»),
лучок, укроп, редисочка
и прочий разносол.
Да на десерт, как водится,
бананы, груши, яблочки,
изюм, орешки разные,
лимоны, виноград.
Да чай горячий в термосе,
а к чаю — вафли хрусткие,
конфеты карамельные,
печенье, шоколад…
Смекнув, что снедь на скатерти —
не голограмма хитрая,
метнулись наши спорщики
к напиткам и еде:
руками рвали курицу,
давились осетриною,
глотали водку с жадностью,
икру кидали в рот.
Хрустя редиской сочною,
жуя самсу восточную,
давали клятву прочную
друг другу и себе:
в квартиры, что оставлены,
не возвращаться более,
и с жёнами любимыми,
и с малыми детьми,
и с матерями старыми
не видеться до той поры,
покуда делу спорному
решенья не найдут.
Покуда не доведают
как ни на есть — доподлинно,
кому живётся радостно
на рыночной Руси?
Зарок такой поставивши,
под утро, как убитые,
уснули мужики,
допив-доев со скатерти
всё, кроме змей с рапанами
да скользких мидий в баночках
с солёною водой…
Глава 1.
ДЕНЬ ГОРОДА
Шоссейная дороженька
бежит между кюветами,
машины дальнобойные
снуют туда-сюда.
По сторонам асфальтика
лежат поля широкие,
густой травой поросшие…
Когда бы хоть стада
по ним бродили тучные,
а то — лишь козы скучные
(и те, считай, поштучные!)
пасутся кое-где.
Ни трактора урчащего
не увидать за речкою,
ни пастуха весёлого,
ни птицы в борозде.
(Забыли поле вороны —
и что им делать там,
где поржавели бороны,
валяясь по кустам?..)
На поле нет крестьянина.
Нет у земли хозяина.
Министрам стало выгодней
скупать зерно и хлеб
подальше за границею
(чтоб с этих сделок — долларов
урвать, сколько получится,
самим себе в карман…)
…Тем часом наши странники
шагают по обочине
шоссе автомобильного —
мимо пустых полей,
мимо кафе-закусочных
и терминалов с фурами,
бензозаправок новеньких
да ветхих деревень.
С утра встречались странникам
всё больше люди малые:
такие ж безработные
простые мужики,
бездомные с котомками,
мальчишки беспризорные,
солдаты в гимнастёрочках,
с усталостью в глазах.
У стриженых солдатиков
не спрашивали странники,
как им — легко ли, трудно ли
живётся на Руси?
Солдаты шилом бреются,
солдаты дымом греются
и лишь на то надеются,
что их не занесёт
судьба в Чечню далёкую
(считай, на гибель верную) —
какое счастье тут?..
Идут-бредут, а солнышко
всё выше поднимается,
в одно село зашли они —
не видно ни души,
вошли в деревню ближнюю —
и там пустые улицы…
Тут молвит бабка встречная:
«А все ушли в райцентр!
Там нынче будет ярмарка —
базар, товары всякие,
билеты лотерейные,
бесплатный рок-концерт.
Приедет группа модная —
«Вступило в ногу» кличется,
и комика Жабецкого
хвалились привезти.
Три дня гулять, не менее,
теперь народ весь будет там,
покуда до копеечки
все деньги не пропьёт…»
«А далеко райцентр-то ваш?»
«Да… километра с три».
«Айда и мы на ярмарку! —
вскричали братья Трубины
Тарас и Святослав. —
Походим, поторгуемся,
посмотрим на Жабецкого,
рассказ певцов послушаем,
как ногу им свело?..»
«…Вот там и убедитесь вы,
что нет людей счастливее,
чем юморист смеющийся
над всем, что есть вокруг!» —
борясь за своё мнение,
напомнил всем Степан.
И вот уже их пригород
встречает частным сектором
с садами за заборами,
с собаками в пыли,
а там — «хрущёвки» серые
сошлись к центральной улице,
витрины магазинчиков
свернуть к себе зовут…
Минули центр города,
где одиноко высился
на пьедестале-башенке
всклокоченный Ильич,
рукою дерзко вскинутой
народу путь наметивший
в великое грядущее.
(А мы куда пошли?..)
С тоской взглянув на Ленина,
друзья прошли к окраине —
туда, где звуки музыки
гремели до небес,
и на огромной площади
вовсю кипело торжище —
там ярмарка районная
шумела и цвела!
(Как водится, «День города»
так нынче стали праздновать
на рыночной Руси —
с торговлей, фейерверками,
с московскими артистами,
с горячими хот-догами
и разгоняньем туч.)
И здесь всё так же в точности
сегодня было сделано.
Пестрел базар товарами,
везде торговля шла…
(Но вот что удивительно —
за всеми сплошь прилавками
стояли чернолицые
с Кавказа торгаши.
Как будто не оттуда к нам
десятый год подряд уже
идут гробы свинцовые,
в которых парни русские,
на части расчленённые,
со службы возвращаются
к несчастным матерям!
Как будто не оттуда к нам,
укутав бёдра узкие
шахидским жутким поясом,
чеченки пробираются, —
гадай, где вновь рванёт!..
Как будто не оттуда к нам
везут гонцы Басаева
«подарки гексогенные»
и сеют в души страх!
Вот так и получается,
что, тратя деньги русские
на виноград иль яблоки
в Москве иль Костроме,
мы сами финансируем
бригады диверсантские,
как тараканы мерзкие,
ползущие на Русь…)
А между тем ребятушки
залезли в гущу самую
рядов торговых, требуя
подать им посмотреть
то боты итальянские,
то джинсы из Америки,
а то мобильник махонький,
пищащий, как сверчок.
Идут между палатками —
глаза аж разбегаются! —
такое изобилие,
ни в сказке описать.
Одно смущает душеньку —
что цены запредельные
и всё вокруг заморское —
и вещи, и еда.
Коль пиво — то «Bavaria»,
коль сигареты — «Marlboro»,
коль телефон — то «Nokia»,
коль телек — то «Samsung».
Куда ни глянут странники —
нет ничего российского,
повсюду «Siemens», «Bounty»,
«LG», «Salami», «Bosh».
«А наша где ж промышленность? —
возник вопрос логический. —
Неужто ни заводика
не действует в стране?..»
«Мы всё в угоду Западу, —
сказал Семён Семёнович
(а он в райкоме партии
когда-то восседал!), —
закрыли, обанкротили,
за ваучеры отдали
Чубайсу, Абрамовичу
и прочей гайдарне…»
Идут печально странники,
глядят с тоской на ценники —
а там всё цифры дикие,
со множеством нулей!
Где заработать столько-то,
коль ты не зять Зурабова,
не сват премьера Кудрина,
не Дерипаскин брат?!
Вот так почти и все вокруг,
пришедшие на ярмарку —
на что-нибудь нацелятся,
мечтая: «Вот бы мне!..»
А подойдут, приценятся —
и ликом переменятся,
погаснув, как костёр.
Того, что заработано
трудом, а не украдено
из кассы государственной,
не хватит, чтоб купить
всех этих ярких прелестей,
всех гелей против прелостей,
всех шмоток, телевизоров
и печек волновых.
А потому народ простой
по большей части там стоит,
где вьётся дым щекочущий
и пахнет шашлыком,
где льётся в стопки водочка,
где пиво в кружки цедится
да разговоры тянутся
о гибели страны.
Ой, жажда православная,
куда ты велика!
Лишь окатить бы душеньку,
спустив всё, что накоплено,
а там опять — паши,
горбатясь за копеечки
до нового «Дня города»,
чтоб всё опять пропить…
…Идут. Попалась книжная
в пути ребятам лавочка.
(Книг — море разливанное!..)
Свернули и сюда.
Обложки сплошь, как бабочки,
кричащие, ярчайшие:
на глянце — груди, задницы,
стекает кровь с ножей.
Есть мистика с фантастикой,
есть триллеры заморские,
Донцова есть с Марининой,
Акунин, Стивен Кинг.
Не хохмы всё, так ужасы,
романы эротичные,
по сексу есть учебники
(в ходу — «Кому с утра»).
Текут к торговцам денежки
в обмен на порнографию
(такую, как Ширяновский
«Срединный пилотаж»).
Уносят люди в сумочках
стишата Димы Пригова,
а в них — ни ритма с рифмою,
ни мысли, ни души.
Эх! эх! придёт ли времечко,
когда (приди, желанное!..)
дадут понять читателю,
что книга книге — рознь?
Когда народ не фэнтези,
не детективы глупые —
Куняева с Личутиным
с базара понесёт?..
Ой, люди, люди русские!
Крестьяне православные!
Слыхали ли когда-нибудь
вы эти имена —
Сиротина, Шестинского,
Сибирцева, Проханова,
Реброва, Переяслова?..
Запомни их, страна…
Оставив лавку книжную,
друзья всё ближе к музыке
подходят, продвигаются —
эстрада уж видна.
Пред ней толпа колышется,
аккордам в такт качается…
(А может, просто выпили
все пива и вина?)
По сцене нечто страшное
металось в рваном тельнике,
скакало, рожи корчило,
хрипело в микрофон.
Толпе всё это нравилось —
она в ладоши хлопала,
махала зажигалками,
являя свой восторг.
Когда же песнь закончилась
(любой кошмар кончается),
на сцену вышел лысенький,
лоснящийся артист.
Глаза блудливо бегают,
слюна за губы брызгает,
раскрыл портфельчик кожаный
и стал читать с листа.
Назвал Россию стервою,
назвал всех бедных глупыми,
назвал всех русских дикими,
винил нас за Чечню.
Стоял, в паху почёсывал,
брезгливо вдаль поглядывал,
толпа на всё хихикала
и выкликала: «О-о-о!..»
«Ну, вот вам, православные,
ответ на все сомнения —
живая иллюстрация
того, кому сейчас,
живётся всех комфортнее,
сытнее, да и радостней.
Смотрите, как над нами он
хихикает при всех!
А за эстрадой — видите? —
сверкая лаком чёрненьким,
приткнулся джип новёхонький,
в котором он примчал,
чтоб тысяч пять зелёненьких
американских долларов
сорвать с администрации
за хохмы за свои!» —
так, свою правду празднуя,
сказал Степан торжественно
и, возразить не зная, как,
смолчали мужики…
…Не ветры веют буйные,
не мать-земля колышется —
шумит, поёт, ругается,
качается, валяется,
дерётся, обнимается
на ярмарке народ!
Тут трезвому, как голому
среди фуршета званого,
где в фраках все и смокингах —
неловко глаз поднять…
Прошлись ещё по площади
разочек наши странники
и, чуя себя лишними,
покинули райцентр…
Глава 2.
ТЕСТ НА «СЧАСТЛИВОСТЬ»
…Ну, вот и город кончился.
Опять шоссе гудящее
с машинами транзитными
встречает мужиков.
Пора и пообедать бы —
пол дня смотрели бедные,
как пьют-едят все прочие,
а у самих во рту —
ни маковой росиночки,
ни луковой травиночки
не побывало до сих пор,
хотя нутро у всех
горит после вчерашнего
ночного (с водкой) ужина…
Идут. Глядят — присесть бы где?..
Вдруг видят впереди —
стоит возле обочины,
ссутулившись, сгорбатившись,
артист Жабецкий, комик тот,
что давеча собой
смешил толпу на ярмарке,
смеясь над Русью нищею.
Теперь же, весь зарёванный,
в слюне, слезах, соплях,
икая и рыдая, он
так излагает путникам
трагедию свою:
«Мол, только-только выехал
из города на трассу я,
как три мента молоденьких
возникли на пути.
Стоят и машут жезлами.
Тут как не остановишься?
Хотя супруга Сара мне, —
кивнул он на жену, —
велела мимо следовать,
не понижая скорости…
Послушал бы, дурак,
так не стоял бы здесь теперь
обобранный бандитами!
Поскольку не милиция
на деле то была,
а чистые грабители,
одетые в инспекторов —
забрали джип мой новенький,
сто тысяч баксов стоивший,
по заду Сару шлёпнули
и дали в морду мне…
Плюс ко всему, осталась там
барсетка на сидении,
а в ней — за выступление…
шесть тысяч… гонорар…» —
и, на плечо жены упав,
зашмыгал носом, бедненький.
Ну, где уж тут о счастье с ним
беседы затевать?
Степан вздохнул с досадою,
поскрёб затылок пальцами,
потом махнул рукой — и в лес
по тропке повернул…
Почёсывая темечко,
прошли опушку страннички,
нашли поляну светлую
подальше от болот, —
чтобы поменьше сырости
им под собою чувствовать,
и ни комар, ни гнус какой
собой не донимал.
Скатили в кучу брёвнышки
(то бишь — стволы упавшие
деревьев, откачавшихся
свой деревянный век),
на них в кружок уселись все,
заветную коробочку
в почётный центр поставили:
«Попотчуй-ка, мол, нас!»
И в тот же миг легла к ногам
их скатерть самобраная,
явив закуски сочные
и суп из осетра.
Тут было пиво «Клинское»,
литровка водки «Гжелочка»,
кусок сальца хохлацкого,
колбаска трёх сортов
и прочие — горячие
иль только-только с грядочки,
иль год назад копчёные
иного рода вкусности,
которые давно
забыли мужики уже,
едва на свои пенсии
да на калымы редкие
себе-то позволявшие
в киосках покупать —
буханку хлеба чёрную
да колбасу варёную…
(И то — не каждый день.)
Поели супу странники.
По рюмке водке выпили.
Колбаской подкрепилися.
Отведали пивка.
Лесных пичуг послушали…
И тут Семён Семёнович
(а он в райкоме партии
когда-то восседал!)
выносит предложение
друзьям на обсуждение,
такое говоря:
«Я думаю, что нам сейчас
дана возможность славная
наш спор досрочно выяснить
и истину постичь.
Ведь тут народу — уймища!
И если слух распустим мы,
что, мол, стаканчик водочки
тут наливают каждому,
кто может доказать,
что он себя счастливчиком
считает не по глупости, —
то к нам наверняка придут
все те, кто понял жизнь и труд,
и нам ответы принесут,
наш разрешая спор…»
Слова Семён Семёныча
пришлись по нраву странникам
(уже давно охота всем
закончить долгий путь),
пошли опять в райцентр они,
свернули в парк у ярмарки,
под липою широкою
коробочку свою
поставили волшебную.
«Попотчуй-ка нас, милая!» —
к ней обратились с просьбою
(чтоб появилась водочка
для тех, кто к ним придёт).
Роман за караульного
остался возле скатерти,
а прочие по ярмарке
мгновенно разбрелись —
искать в толпе счастливого:
уж очень захотелось им
скорей попасть домой…
…Ходил солдат по ярмарке
в пятнистой камуфляжечке,
и кликом: «Кому фляжечки?» —
народ к себе сзывал.
И плоские баклажечки
из нержавейки, с пробочкой,
он мужикам под водочку
(удобно для рыбалочки!)
поштучно продавал.
Не много наторговывал,
но, вроде, как при деле всё ж,
ведь мужику здоровому
так важно знать, что он
не дармоедом значится,
а числится добытчиком,
кормильцем для семьи…
Пришёл под липу первым он,
окинул взглядом странников
и, в центр круга выступив:
«Я счастлив!» — говорит.
«Ну, открывай, служивенький, —
кивают наши спорщики, —
в чём счастьице солдатское?
Коли такое есть…»
«А как же мне несчастным-то
себя назвать осмелиться?
Прошёл войну афганскую
я цел и невредим!
Вокруг меня — как стали круг.
Друзей повыбило вокруг.
(О, сколько их легло!..)
Кто в битве пал, кто в плен попал
(а в плен попал — считай, пропал,
уж лучше пал бы друг!..)
Два года был я на войне,
и — ни царапинки на мне,
как будто я — в броне!..
Когда же дембельнулся я —
тогда на шахту местную,
забойщиком устроился
и уголь добывал.
Взорвался раз там газ метан,
друзей по лаве разметав,
раз затопило штрек водой,
а я опять — живой!..
(Потом — закрыли шахту ту,
сказав, что обанкротилась,
и я — в контрактники пошёл,
чтобы семью кормить.)
Уже три раза был в Чечне,
но не сгорел в её огне,
вокруг меня как косит всех,
а я опять — живой!..»
«На! выпивай служивенький!
С тобой и спорить нечего:
тут счастье налицо!..
А кто ещё готов открыть
нам кладь души заветную?
Кому живётся счастливо
сегодня на Руси?..»
«Меня спроси!» — послышалось
в толпе, под липу стёкшейся.
И в круг мужчина сделал шаг
(видать, интеллигент:
под шеей галстук свесился
не самой первой свежести,
шляпчонка малость мятая
сидит на голове).
«Учитель я. В гимназии
преподаю историю,
ребят самосознанию
народному учу!
Такая радость видеть мне
их лица просвещённые,
когда про дело Рюрика
веду я свой рассказ
или читаю лекцию
по письмам князя Курбского,
про подвиг Солженицына
рассказываю им.
«Должны познать всю правду вы!» —
я говорю учащимся,
и раскрываю тайны им
про Грозного царя
(что извращенством тешился),
про Николашку слабого
(внимавшего Распутину),
про сифилис Ульянова
(он сам о том писал).
Про душегуба Берию,
преступную Компартию,
про нищету колхозников
и сталинский ГУЛАГ….
Забыв свою историю,
народы превращаются
в Иванов, отказавшихся
от кровного родства.
А я иду по улице
из школы поздно вечером
и счастьем сердце полнится
за прожитый мной день:
не зря дышал я воздухом,
не зря слова разбрасывал —
вложил я в души знания
своим ученикам…»
«И сколько лет ты трудишься,
уча детей истории?» —
спросили братья Трубины,
Тарас и Святослав.
«И много ли детей с тех пор
шагнуло в жизнь, как в плаванье,
осколки писем Курбского
в своей душе неся?» —
добавил, сев под липою,
вопрос ему Степан.
«И кем те дети сделались,
простившись с милой школою,
достиг ли в жизни кто-нибудь
из них каких вершин?» —
спросил Роман вослед ему,
тем довершив опрос.
«Я сорок лет работаю, —
сказал учитель с гордостью. —
Три тысячи учащихся
прошло через мой класс.
Петров сегодня в Лондоне,
в гражданской авиации
работает диспетчером —
купил машину, дом.
Никифоров во Франции,
в строительной компании
ведущим архитектором
считается давно.
Семёнова в Италии —
звезда в модельном бизнесе!
Миронова в Испании —
та тоже топ-модель.
Коттеджи у обеих есть
на побережье солнечном,
машины, яхты, скутеры…
Девчонки — при деньгах!
А Сидоров — в Америке,
десятый год командует
морскими пехотинцами
(в полковниках уже!).
А друг его Елабугин —
оркестром симфоническим
в Канзасе дирижирует
(во фраке каждый день!).
А Кузнецов — тот в Бельгии,
боксёр в тяжёлом весе он,
и в пятницу ближайшую
встречается с Кличко.
А Соловьёв — художником
осел сегодня в Мюнхене,
успешно выставляется
(уж продал сто картин!).
А Дергачёв…»
«…Довольно друг! —
сказал Семён Семёнович
(а он в райкоме партии
когда-то восседал!). —
Ты по каким учебникам
учил детей истории?
Небось, по книжкам Сороса
уроки проводил?
Вместо любви к Отечеству
ты их учил — предательству.
Все убежали с Родины,
как прежде Курбский твой!
Их дети — это в будущем
солдаты армий натовских,
враги народа русского…
Ступай-ка вон ты с глаз!» —
и он махнул рукой: пошёл,
не заслужил ты посошок,
исчезни сей же час.
Тем часом в круг под липою
сходились люди новые,
толпа в тени под деревом
всё ширилась, росла.
И вот пред очи странников,
раздвинув ряд собравшихся,
косясь на скатерть с водочкой,
ещё один шагнул.
«Хотите знать, чем счастлив я? —
спросил он риторически. —
Всё очень просто, граждане,
поскольку я — таксист.
Везу порой усталого
или чуток поддавшего,
иль просто говорливого
домой я ездока —
и он мне, как священнику,
явившись в храм на исповедь,
всю радость и все горести
поведает в пути.
Доехав к дому нужному,
друг другу мы — не чуждые,
но родственники близкие,
считай, теперь навек.
Так каждый день растёт моя
здесь пассажирская семья,
и зарабатываю я
баранкою своей
не только деньги, но — друзей.
Вот счастье в чём, друзья!»
«А кто ты по профессии? —
дослушав речь таксистскую,
спросил Олег счастливого,
бутылку в руки взяв. —
Всю жизнь ты был водителем
или работал ранее
в иной какой-то отрасли?
Мне странно, что тебе
не надоели до сих пор
те речи ежедневные
про чьих-то жён, детей чужих,
котов чужих, собак.
Тут от своих проблем куда
не знаешь лучше спрятаться…
Я б уши ватою заткнул,
проездив год иль два!»
«Не знаю, может быть, спустя
ещё лет пять иль более
и мне наскучит этот труд,
и слушать надоест
про чью-то жизнь счастливую
иль про любовь несчастную,
но я судьбу таксистскую
примерил год назад —
после того, как кафедру
по микробиологии,
которой я заведовал,
пришёл приказ закрыть.
Куда идти профессору?
Где место теоретику
найти в стихии рыночной?..
Поехал челноком
я в Польшу за товарами
(я прежде там бывал
с докладами научными
на трёх всемирных форумах…).
У зятя занял в долг
я долларов две тысячи,
чтоб накупить кроссовок там
и здесь перепродать.
Но на вокзале в Кракове,
средь бела дня, по-наглому,
под взглядом у полиции
напали на меня —
обчистили, ограбили,
забрали мои доллары
(спасибо, что заранее
я взял назад билет!..)
Туда, сюда потыкался,
вернувшись вновь на Родину —
нет даже малой должности
в столице для меня!
Махнул сюда, в провинцию,
тут у сестры домишко есть,
вожу народ по городу
и тем кормлю семью».
«И ты со всей серьёзностью
нас убеждаешь истово,
что, сев за руль, ты истинно
изведал счастья вкус? —
себя по ляжке хлопнувши,
вскричал Иван, разгневавшись. —
А всё, что было ранее:
пять сладких лет студенческих,
диплом, приход в НИИ,
защита диссертации,
научные открытия,
авторитет, почёт —
всё было лишь прелюдией
к тому, чтобы в провинции
возить народ по городу
на старом «Москвиче»?
Уйди скорей из круга ты
и не морочь нам голову,
такому счастью имя есть —
крушение судьбы…»
Взглянув с тоской на водочку,
исчез таксист за спинами,
а на поляну вслед ему
вдруг вышел старичок.
Весёлый, с бородёнкою
седой, но аккуратною.
Глаза сверкают молодо.
(Ну, точно, бес в ребро!..)
Шагнул и улыбается.
«Вы тут счастливых ищете?
Ну, так знакомьтесь — вот он я,
счастливый без вранья.
Всю жизнь работал слесарем,
крутил железки всякие,
подшипники, редукторы,
конвейеры чинил.
О счастье и не думал я!
Из года в год работая,
женился, тройню девочек
родила мне жена.
В две смены стал горбатиться,
чтоб вырастить и выучить
моих красоток миленьких…
(Все замужем давно!)
А там — пришла и пенсия,
настали дни свободные,
сижу я со старухою —
в квартире тишина,
и стали мне в сознание
стучаться рифмы всякие,
«сирень» — «мигрень», «любовь» — «морковь»,
а то: «она» — «луна».
И с той поры — поверите? —
стихи пошли составами,
словно всю жизнь до этого
лишь ждали, чтобы я
скорей ушёл на пенсию,
освободив себя
от бытового, мелкого,
ненужного, тяжёлого…
И вот теперь душа моя
раскрыла суть свою,
найдя в себе потенцию
для творчества, духовности,
открыв в себе возможности
парить в иных мирах.
Ведь большинство из нас живёт,
не мысля и не ведая
о том, зачем нас в мир Господь
призвал из пустоты.
Иные — так и прочь уйдут,
убеждены, что тяжкий труд
и есть тот самый главный смысл,
что нам суждён навек.
А ведь Господь хотел, чтоб мы,
явившись в свет из вечной тьмы,
раскрыли в душах образ тот,
что Он в нас всех вложил…»
«…А вот скажи, почтеннейший,
легко ли тебе пишется,
легко ли сочиняется,
когда однажды вдруг
тебе задержат пенсию?
Неделя за неделею
проходят, умножаются,
пора платить за газ, за свет,
а денег нет и нет?..» —
в тени под липой мощною
Иван гремучим голосом
поэта вопросил.
И тот поскрёб затылочек,
помялся от неловкости,
и вымолвил в смущении:
«Увы, друзья мои!
Коль в доме ни копеечки,
тогда стихи кончаются
и рифмы истончаются,
мелеют, как ручьи, —
ведь, не покушав семечек,
молчат и соловьи!»
«Ну, так иди, старик, домой.
Пиши стихи — и Бог с тобой!
Ты прав во многом из того,
о чём тут говорил.
Но нам задачу разрешить
иную надобно сейчас,
сполна счастливый человек
интересует нас.
Такой, чьё счастье не вспугнёт
ни новый путч и ни дефолт,
и ни Норд-Ост, и ни Беслан…»
«А ну-ка, что здесь за шалман?!» —
вдруг голос прозвучал.
И расступились все вокруг,
открыв тропу широкую,
и, по тропе той следуя,
шагнул в широкий круг
высокий милиционер,
и в странников нацелился
его двуствольный взгляд.
«Здесь что за представление?
Иль может — преступление?!
Кто разрешил спиртное вам
в культурном месте пить?
Платите штраф немедленно
иль отведу в участок всех,
конфисковав, как принято,
вещдоки со стола!»
Тут страннички заёрзали,
занервничали, бедные —
ведь документ с собою-то
прихвачен не у всех!
Как объяснить милиции,
куда они направились,
и на какие денежки
устроили тут пир?..
«Ты, капитан, напрасно так, —
Роман сказал почтительно. —
Ведь мы не пьянство буйное
решили учинить.
Мы угощаем жителей
по случаю Дня города.
Коль это нарушение —
ты водку конфискуй,
а мы своей дорогою
пойдём, куда нам надобно.
Уж ярмарка осмотрена,
и нам домой пора…»
Прибрав тайком коробочку,
пошли из парка странники,
а водку и закуску к ней
оставили, как есть,
на скатерти под липою —
чтобы с собой в милицию
то было капитану всё
сподручней унести.
«Видали, други милые?
Момент — и скатерть с водкою,
как премию квартальную,
бери себе, сворачивай,
машину останавливай
и к дому увози.
Уж вот кому поистине
всегда живётся весело,
всегда живётся празднично
и сыто на Руси!..»
Так говорили странники
ногами быстро топая
по тротуарам сереньким
к гудящему шоссе.
Друзья, считай, к околице,
уже почти приблизились,
когда, светя мигалкою,
вдруг встала на пути
машина милицейская,
и капитан (что в парке был)
шагнул навстречу странникам,
им выкрикнув: «Стоять!»
(Забрав еду под липою,
он долго мыслью мучился —
откуда у бродяг взялось
такое вот добро?
Наверно, деньги есть у них —
кого-нибудь ограбили,
иль, может, заработали
на стройке где-нибудь?..
Какая, впрочем, разница
для чина милицейского,
каким путём достался вам
излишний капитал —
его задача: взять его,
забрать его, изъять его,
чтоб он карманы нищие
собою не порвал!)
Вот с этой установкою
их и догнал на «газике»
у выхода из города
знакомый капитан.
«Стоять!» — он молвил строго им
и сделал шаг решительный…
(Но больше — ничего уже
проделать не успел.)
Из-за угла на скорости
вдруг мотоцикл вылетел
и, пролетая мимо них,
сидевший зам рулём
три раза метко выстрелил
в грудь капитану, в голову,
тот и не понял ничего —
упал на землю мёртв…
Вмиг побледнели странники!
Ну, надо ж — угораздило
в такую кашу вляпаться:
попробуй, докажи,
что ты ни в чём не виноват!
Начнут по следствиям таскать,
начнут по камерам томить —
невзвидишь белый свет…
Увидев, что они одни —
в машине пусто и вокруг —
свернули странники в кусты
и чуть ли не бегом
в спасительный рванули лес,
взывая к помощи небес —
пусть лучше леший, лучше бес,
но пусть — не КПЗ .
Бежали долго странники…
Устали, взмокли, бедные.
В траву лесную рухнули —
и так там до утра
лежали, как убитые,
забыв и про коробочку,
и про еду бесплатную…
Но встал Иван: «Пора!
Уж новый день затеплился —
вон солнце, как бурёнушка,
на пастбище небесное
выходит со двора.
Нас ждёт дорога дальняя.
Не кончена игра…»
Глава 3.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПУТИ
…Проснувшись, встали странники
и, позабыв о завтраке,
вчерашнее припомнив всё,
рванули напрямик
через густые заросли
подалее от города,
а то — избави, Господи! —
и дело тут пришьют.
Пол дня шагали дебрями,
не ев, не пив ни капельки,
пока к шоссе гудящему
опять не прибрели.
Тут малость покумекали,
чуток опять поспорили,
решая, как им дальше быть,
куда направить путь.
Как ни хотелось спорщикам
послать к чертям иль далее
свою затею глупую
найти ответ на спор,
кому живётся весело
в России пореформенной,
решили всё ж закончить свой
они эксперимент.
«Но будет нам полезнее, —
сказал Семён Семёнович
(а он в райкоме партии
когда-то восседал), —
когда быстрей от города
мы уберёмся этого,
чтоб часом не навесили
на нас убийство то».
И, выйдя на обочину,
голосовали странники
рукою, к небу вскинутой,
прося притормозить
автомобили мчащие…
Не многие откликнулись.
Но через час — последнего
увёз в себе КАМАЗ…
…К обеду, как условлено,
сошлись все вместе сызнова
у городка Разрухинска,
проехав 100 км.
Нашли в леске поляночку,
перекусили скромненько —
совсем не тронув водочку,
а выпив лишь пивка.
Потом пошли по улочкам,
здороваясь со встречными,
то с тем, то с тем беседуя
о жизни, о судьбе…
Идя одною улицей,
услышали стенания,
что за забором каменным
звучали на весь двор.
Там чудо-замок высился
с балконами и нимфами,
стояли за воротами
«Land Rover» и «SAAB».
«Какое горе, милые,
стряслось в дому богатом том, —
спросили братья Трубины,
прохожих повстречав. —
В таком дворце трёхъярусном
должно с избытком счастья быть,
и, словно дети барские,
там в шоколаде все…»
«Всё так и есть, родимые, —
им отвечали встречные, —
тут Мишки Хуторковского
родители живут,
не зная чувства голода,
не зная чувства холода,
диктуя всему городу
политику свою…
А началось всё с малого,
когда — ещё при Ельцине —
сын Хуторковских, Мишка-то,
все ваучеры здесь
скупил у нас задёшево,
потом ещё по области,
не зная сна и отдыха,
дней десять колесил
и их скупил три вороха
у деревенских жителей.
Ну, кто тогда в бумажках тех
какой-то видел прок?
А он собрал их тысячи,
вложив копейки сущие,
и поменял на акции
компаний нефтяных.
Так в олигархи выбился
за два счастливых месяца
наш Хуторковский Мишка-то —
о нём в журнале «Форбс»
была статья написана,
что двадцать миллиардов, мол,
американских долларов
теперь его доход!..»
«Но отчего же плач стоит
в дому его родителей? —
опять с недоумением
изрёк вопрос Тарас. —
Быть может, поцарапал кто
блестящий бок «Land Rovera»?
Или коту любимому
на лапу наступил?..»
«Всё много хуже, странники, —
ответили с улыбкою
ему на то прохожие. —
Тут дело не в коте.
Как доказало следствие,
контора Хуторковского
налоги миллиардные
таила от казны!
А чтоб за махинации
за те его не трогали —
лез Михаил в политику,
пытаясь подкупить
всех депутатов-думовцев
с Советом Федерации...
За то — попал в Бутырку он
и ждёт теперь суда».
«Ну, что ж! Бог шельму метит всё ж! —
вздохнули братья Трубины. —
Сегодня — в олигархах ты,
а завтра — станешь зэк,
если пути нечестные
себе к богатству выберешь.
А потому — будь бедный ты,
но честный человек!..»
…И снова — путь-дороженька
легла под ноги странникам,
давно бы обувь ветхая
разлезлась на клочки,
когда б коробка чудная,
пришельцами им данная,
не выдавала новые
для странствий башмаки.
Надев кроссовки лёгкие,
идут они обочиной,
вокруг — деревни русские
печальные стоят,
посёлки безголосые
с закрытыми заводами,
колхозы разорённые,
пустые городки.
Держава ль это Русская
иль туша прокажённая?
Вокруг — приметы гибели,
уныние и тлен.
Нигде ни смеха звонкого,
ни песни у околицы,
ни игрища весёлого,
ни криков детворы.
Где девушки игривые?
Где парни говорливые?
Где шестиструнки верные,
бренчащие в ночи?..
Идут, шагают странники.
Темнеет ночь над трассою.
Пора опять поляну им
для отдыха искать…
Вдруг слышат — смех девчоночий,
вдруг видят — точки светятся
малиново раскуренных
во мраке сигарет.
Подходят ближе путники…
И впрямь — толпа девчоночек!
Да все такие яркие,
похлеще суперзвёзд:
белеют ноги длинные,
алеют губы красные,
глаза у всех накрашены,
открыты декольте…
«Привет вам всем, красавицы! —
Олег погромче выкрикнул. —
Здесь что? Кино снимается?
Какой-то сериал?
Но что-то режиссёра я
не вижу с оператором.
И как вас в ночь родители
отправили одних?..»
«Ты, дядя, видно, слеп совсем
или деревня полная! —
захохотали девушки,
услышав те слова. —
Путаны мы дорожные
и здесь всю ночь работаем:
шофёрам дарим ласки мы,
себе — доход в семью».
«Так вы здесь все… торгуете
собою в целях прибыли?..»
«Ну что за проницательность! —
опять смешок в ответ. —
Найди в кармане денежку,
и сам получишь порцию
любви и наслаждения…
Желаешь или нет?..»
«Спаси вас Бог!» — в смущении
Олег за спины спрятался
широких братьев Трубиных
(те были ближе всех).
«Ужель другого дела вы
не отыскали, милые? —
спросил Семён Семёнович,
к путанам подходя. —
Вы умницы, красавицы,
ужель вам это нравится —
под шоферню немытую
ложиться что ни ночь?»
«А ты налей нам водочки,
и мы тебе поведаем,
насколько эти радости
нам вмочь или невмочь…»
Ну, слава Богу, с водочкой
проблемы нет у странников!
Сошли с асфальта в сторону,
костёрчик развели.
Заветную коробочку
тайком из сумки вынули:
«Попотчуй-ка ты странников!
Да сладких вин пошли
для гостий неожиданных…»
И, как по волшебству —
упала скатерть белая
под ноги их, в траву.
И встали на той скатерти
вина бутылки в ряд,
легли конфеты сладкие,
печенье, виноград…
«Прошу!» — Семён Семёнович
открыл вина шипучего,
высоко пробки прянули —
и пали в декольте!
Девчонки захихикали,
винца и водки выпили,
отведали закусочек…
«Ну что же, я начну, —
припомнив обещание,
одна Семён Семёнычу,
бокал отставив в сторону,
адресовала взор. —
Лет двадцать или более
тому назад, наверное
(так говорят родители —
нас не было тогда!),
здесь были сёла людные,
колхозы богатейшие,
посёлки населённые
счастливыми людьми.
В садах качались яблони,
поля густели колосом,
в ДК играла музыка,
в лугах паслись стада.
В посёлках были фабрики,
зарплату регулярную
все получали вовремя.
Учиться в города —
кто в институт, кто в техникум,
окончив школу, ехали,
назад — специалистами
стекались все потом.
Женились, свадьбы шумные
справляли всей деревнею.
Детей рожали. Думали —
так будет всё и впредь…
Но вот — промчалось двадцать лет.
Работы нет, зарплаты нет.
(Жизнь такова, что белый свет
не мил уж никому!..)
Колхозы все распущены,
давно закрыты фабрики,
природа вся отравлена
(могильники вокруг).
Попьёшь воды — отравишься,
съешь яблоко — подавишься,
корову в поле выведешь —
она не ест травы.
Достигнув возраста невест,
мы уезжать из этих мест
пытались в город, но и там
не улыбнулось счастье нам —
как куры на насест,
едва лишь вечер, спать спешат,
так вскоре каждая из нас
обратно ехала домой…
Когда б ещё — одна!
А то ведь там нас, сельских дур,
за километр распознав,
чуть не с вокзала — и в постель
втащили ловкачи.
Слова: «люблю», «навек», «женюсь» —
и по сей день в ушах звучат.
Но вместо счастья и мужей —
лишь дети на печи.
Чем их кормить — неведомо,
во что одеть — незнаемо,
работы нет, зарплаты нет,
и где найти ответ
на то, как жить, растя дитя
и честь последнюю блюдя?..
Налей-ка мне, сосед!» —
хватив стакан перцовочки,
девчонка закручинилась,
на грудь головку свесила,
и трёт глаза платком.
Её подружка выпила,
руками бюст поддёрнула
(так, что аж кофта треснула!)
и молвила во тьму:
«Когда бы не презренная
древнейшая профессия,
уже давно бы вымерла
округа вся как есть!
Мы станем вдоль обочины —
шофёрам ласки хочется —
они нам платят денежки,
и тем спасают нас:
и старикам достанется,
и на детей останется
того, что заработает
любая здесь за час…»
Молчали наши странники,
не шла им в горло водочка,
зато их гостьи шалые
насели на питьё —
глотали водку горькую,
вливали в рот шампанское,
откупорили красное
креплёное вино,
опять тянулись к водочке,
хмелея всей компанией,
запели песню пьяную
и повалились спать.
Собрали наши странники
конфеты шоколадные,
сложили девкам в сумочки —
пусть отнесут домой
детишкам в угощение,
гостинчик, так сказать.
Потом сидели хмурые
до самой поздней полночи,
пока их сном не выбило
один по одному.
Проснулись утром поздненько,
вокруг, конечно, пусто всё —
как будто пир с путанами
привиделся во сне.
Так что они друг с дружкою
слегка о том поспорили —
мол, было или не было
подобное вчера?
Но встало солнце ясное,
запели птицы русские,
на трассе гул послышался
в Москву идущих фур.
И, не забыв коробочку,
друзья шагнули из лесу.
Дорога — не закончена,
пока не дан ответ…
Глава 4.
ДОРОГА НА МОСКВУ
Лети, дорога быстрая!
Вези в столицу странников!
(Ребята-дальнобойщики,
спасибо, подвезли).
В кабине всё ж сподручнее
по свету путешествовать,
чем на своих двоих шагать
вдоль матушки-земли.
Ревёт машина грузная,
бегут колёса вёрткие,
делянка кукурузная
мелькает за окном,
потом поля пшеничные,
потом леса сосновые,
потом село широкое
и церковь на холме.
Красна ты, Русь привольная!
Смотрел, не отрываясь, бы
на наши нивы хлебные,
звериные леса,
на реки живописные,
холмы шлемоподобные,
на свечи-колоколенки,
стоящие вдали!
Вон промелькнуло озеро,
в котором утки плавают,
а вон коттеджи дачные
краснеют кирпичом —
там люди, знать, не бедные,
сумевшие устроиться
в России перестроечной —
им голод нипочём!
А вон над речкой мелкою,
как век назад и более
(рекламный «Тайд» не чествуя
и прочий порошок!),
стирают бабы русские,
стуча вальками скользкими,
встав на мосточки шаткие,
в речной воде бельё.
А там — мальчишки бегают,
по грязной сельской улице,
бредёт пастух с коровами,
пылит велосипед…
Летит дорога серая,
звучит беседа тихая,
водилы-дальнобойщики
ребятам жизнь свою
в кабинах исповедуют,
а жизнь такая, Господи —
с мученьями, с поборами,
где едешь — всем плати!
Везёшь арбузы, дыни ли,
иль упаковки с джинсами,
иль кофеварки с мебелью,
или другой товар,
на всех таможнях — взятку дай,
пост ГИБДД — опять давай,
перед Москвою — мафии
дорожной отстегни.
Но, и в Москву приехавши,
попробуй сдать свой груз ещё!
И там, как саранча в степи,
все лезут: дай да дай.
И платишь кровососам всем,
не то — дороже выльется:
ни к рынкам не подпустят ведь,
ни к базам… никуда…
…Всех подобрали странников
лихие дальнобойщики,
один Семён Семёнович
остался на шоссе.
Едва не час рукой махал,
но мимо пёр сплошной нахал —
никто попутчика с собой
забрать не захотел.
Мужик успел отчаяться,
мужик успел намаяться,
как вдруг «Москвич» — не нов уже —
вблизи притормозил,
и дверца приглашающе
открылась — мол, беги скорей! —
и сел Семён Семёнович
с водителем рядком.
Уж тот был — хоть на выставку:
вся в газырях черкесочка,
сапожки — как зеркальные —
аж бликами слепят!
А грудь — в крестах-«георгиях»:
знать, славно погеройствовал
в сражениях неведомых
лихой шофёр-казак!
«Видать, хлебнул немало ты
в боях с христопродавцами!» —
сказал Семён Семёнович
с почтеньем к казаку,
и бросил взгляд значительный
на грудь-иконостас.
«То получил мой прадед их
за Крымскую кампанию, —
казак смущённо вымолвил,
покручивая ус, —
а я ношу кресты его,
как носим мы фамилию,
что предками заслужена,
а нам досталась в дар.
Они меня от глупости
удержат и от трусости,
и лишь забуду совесть я —
они мне в сердце: звяк!
а ну-ка, друг, припомни-ка,
чьего ты роду-племени,
а ну, держи-ка марочку
да помни: ты — казак!..»
«…А что — теперь казачество
реальное сословие? —
спросил Семён Семёнович,
внимая усачу. —
Привыкли жёны с детками
к житью полувоенному?
В чём счастье быта древнего?
Ты чувствуешь его?»
«Ещё бы мне не чувствовать! —
вскричал шофёр восторженно. —
Лишь, прошагав полжизни, я
вдруг стал самим собой.
Не знаю счастья большего,
чем жить укладом отческим,
когда семья и Родина —
не порознь, а одно!..»
И он Семён Семёныча
рукою хлопнул радостно —
мол, верь мне, друг случайный мой,
я правду говорю!
Но в этот миг «Москвич» его,
прервал прекрасный спич его —
мотор всхрипел, как будто съел
железку или гвоздь.
Казак вскричал: «Едрёна вошь!
Меня так просто не возьмёшь!»
(Да, жаль, не высек клич его
ни искры, ни огня.)
Машина вдруг захрюкала,
завыла, заколдобилась,
и встала у обочины,
как бричка без коня.
Вздохнул Семён Семёнович:
осталась незаконченной
беседа о казачестве,
а был в ней некий шанс…
Увы, деваться некуда!
В дороге всё случается —
поломка и авария,
и прочая беда.
Но, слыша звон крестов о грудь,
казак на трассу вышел сам
и быстро фуру длинную
рукой остановил.
Потом Семён Семёныча,
как эстафету срочную,
сдал на руки водителю —
смотри, мол, довези.
И замелькали вновь в окне
берёзы, луг, закат в огне,
и мысль о русской стороне
проснулась вновь в груди.
...О, Русь! О, Родина! О, грусть
скажи: придёт ли час,
когда любовь к тебе, как груз,
не будет горбить нас?
Когда любовь к тебе, как вдох,
наполнит небом грудь.
О, Русь! О, Родина! О, Бог!
О, наш тернистый путь!
О, бесконечный крик: «Держись!» —
летящий сквозь года.
О, Русь! О, Родина! О, жизнь!
Одна — и навсегда...
...Перед Москвою — снова все
собрались прежней группою:
Роман, Иван, да плюс Степан,
Тарас и Святослав,
Олег, Семён Семёнович —
все семь недавних спорщиков,
все семь уставших странников,
семь грустных мужиков,
семь не трудоустроенных
Пустобюджетной области,
района Разворуйского,
заштатных городков:
Банкротовска, Дефолтовска,
Терактовска, Реформовска,
Бомжатовско-Бездомовска,
Невыплатова — тож.
Сошлись и спор продолжили
почти, как по Некрасову:
«Кому живётся весело,
вольготно на Руси?»
Роман сказал: «Я думаю,
что всё-таки — политику,
ну, кто ещё без всяких дел
так важен и богат?»
Иван вздохнул: «А я скажу,
что всё же — губернатору,
в его руках реальный край,
и недра, и бюджет».
Степан — молчал задумчиво,
припомнив джип Жабецкого.
Молчали братья Трубины,
Тарас и Святослав —
видать, про Хуторковского
припомнили брательники…
Олег стоял, потупившись,
и вспоминал путан.
«Ну что ж, всё это правильно, —
сказал Семён Семёнович,
(а он в райкоме партии
когда-то восседал!). —
Политик с губернатором
живут, наверно, весело,
но лучше всех живёт в стране
конечно, Президент!»
Мужик, что бык: втемяшится
в башку какая блажь —
колом её оттудова
не выбьешь: надоело уж
топтать им путь-дороженьку,
давно домой всем хочется,
не лезет в горло водка уж,
икра уж опротивела,
а воротиться стыдно всё,
не отыскав ответ.
И то ведь, если вдуматься:
Москва-то вон уж — рядышком,
ещё чуть-чуть, и выяснят,
кто счастлив на Руси!..
…………………………
…………………………
Глава 5.
СТОЛИЦА
…И вот — по белокаменной
идут-бредут ребятушки,
глядят на обе стороны —
вон Курский, вон Арбат.
Вот Храм Христа Спасителя —
вошли, склоняя головы,
на лики робко крестятся,
молитовку творят.
По набережной каменной
к Кремлю бредут детинушки,
мечтая встретить Путина…
(Глядят издалека —
не он ли впереди вон там
стоит, водой любуется?..)
А если уж не Путина,
то встретить бы пока —
министра чрезвычайного:
Шойгу необычайного
или, к примеру, Кудрина,
иль, может, Починка.
Любого из Правительства
чиновника высокого!
А нет — так губернатора,
чтобы его спросить,
насколько ему весело,
насколько ему радостно,
насколько ему счастливо
живётся на Руси?..
Кто из народа русского
мечтой о правде искренней
себе не ранил душеньку,
мечтая в нищете,
что вот узнает нечто он —
и сразу жизнь изменится,
поскольку жить по-прежнему
уж будет не с руки?
О, голытьба наивная!
Да кто вам правду скажет-то!
А если что и выскользнет
из лабиринта тайн,
то для низов общественных
от этой информации
ни грамма не улучшится
их жалкое житьё!
Стать олигархом дворнику —
и при свободах нынешних
не легче, чем соловушкой
запеть вдруг петуху.
Какой ни требуй правды ты,
а к пирогу бюджетному
и за сто вёрст не пустят ведь
нас те, кто наверху…
…Вот бы о чём подумали
хоть раз правдоискатели!
Но в них столица древняя
вдохнула новый пыл.
Идут. Увидеть Путина
лелеют мысль наивную.
И думают: «Ему-то мы
расскажем всё, как есть.
Про то, что люди русские
живут почти что впроголодь,
а цены магазинные
лавиною растут.
Что нищета в народе всём
и не осталось радости,
а Родина великая,
как мачеха, скупа…»
Идут, Москвой любуются,
считают колоколенки,
на ножки на девчоночьи
бросают робкий взгляд.
Вдруг впереди — скопление
народа огорчённого.
Подходят…
Что случилось, мол?
Глядь — тело на земле.
Лежит мужик распластанный,
под головою — лужища
кровавая расходится…
Милиция вокруг
стоит, фотографирует,
рулеткой что-то меряет…
А труп лежит средь улицы.
Ему уж — всё равно.
Притихли наши странники.
Стоят в толпе потерянно.
(А рядом шёпот ширится
и версии растут:
мужик-то, мол, не так себе —
Поморский губернатор был!
Он крабовыми квотами
и рыбой заправлял.
Пять миллиардов долларов
лежало в банках западных!
Но не делился с мафией,
и пуля — тут как тут.)
«Ну, вот и губернатор мой, —
сказал Иван сконфуженно,
когда немного в сторону
они все отошли. —
Не очень он похож сейчас
на самого счастливого,
на самого весёлого
из жителей Руси…»
И вновь они столицею
идут-бредут усталые,
едва запоминая всё,
что видится вокруг.
На спуске на Васильевском —
гремит рок-представление,
на площади на Пушкинской —
ещё один концерт.
В подножье Маяковского
звучат стихи задорные —
там праздник поэтический
ведёт Мнацаканян,
под сенью «Литгазетовской»
собрав самых талантливых
из стихотворцев нынешних…
(«Братва, держи карман!» —
сказал Степан товарищам,
шагнув в столпотворение,
чтоб не идти вкруг площади,
а сразу — напрямик...)
А вот — у окон мэрии,
под взглядом Долгорукого,
под пёстрыми знамёнами
взойдя на грузовик,
перед толпой стотысячной
политик похваляется:
«Мы, однозначно, лучшие!
И скоро сапоги
свои от грязи вымоем
в Гудзоне или в Темзе мы!
А кто меня не слушает —
подонок и кретин!..»
Роман кивнул товарищам —
слыхали, мол, как чешет-то?
Политик — сразу видно всем!..
Но в этот самый миг
взметнулось десять тысяч рук —
и десять тысяч брошенных
яиц куриных беленьких,
но тухлых изнутри
ударились в политика,
обрушились на голову,
раскокались об лоб его,
исторгнув злую вонь!
«Вот это жизнь вольготная!» —
с ухмылкой братья Трубины
сказали и, зажав носы,
полезли из толпы.
«Вот это жизнь весёлая!» —
Степан с Олегом хмыкнули,
за братанами следуя
сквозь плотные ряды,
а вслед — Семён Семёнович,
прокладывая путь себе,
рванулся, и Иван…
Да и Роман от братии
отстал на шаг, не более,
стоял, разочарованный,
перенося конфуз.
Ну, надо ж — и политику
нет на Руси величия!
Как ни дерись в Парламенте,
а снова всем — плохой!..
Лишь выбрались из митинга —
навстречу прёт милиция
с щитами и дубинками,
а за спиной у них —
машины водомётные
с брандспойтами, как пушками,
готовыми косить людей
струёю водяной.
«Спаси-помилуй, Господи,
нас от такой политики!» —
Роман пугливо вымолвил,
и чуть ли не бегом
метнулись наши странники
скорее к краю площади —
подальше от милиции,
от драки, от греха.
……………………………..
……………………………..
……………………………..
……………………………..
О, город белокаменный!
Столица православная!
Москва! Москва любимая!
Неужто, это — ты?!
Везде грохочет музыка,
везде еда и выпивка,
висят вдоль каждой улицы
рекламные щиты.
Шагнул — и биллиардная,
ещё шагнул — и боулинг,
ещё шажочек сделаешь —
стриптиз и варьете.
Сплошное разложение,
сплошное унижение,
забыли напрочь душу все,
везде лишь плоть царит!
Возле Лубянской площади
едва не влезли страннички
в кровавую историю
(случайную совсем).
Шагах в пятнадцати от них
вдруг так рвануло — Боже мой! —
что аж подбросило друзей
горячею волной.
Держа друг друга за руки,
пробрались по-над стеночкой
сквозь едкий дым, клубящийся
над пыльной мостовой —
у ног стекло валяется,
купюры обожжённые,
куски разбитой мебели
и мёртвые тела.
Залита кровью улица,
стена вся взрывом выбита,
на месте заведения —
ужасная дыра.
Оттуда стоны слышатся,
а на фасаде здания
осталось, как в насмешку всем
название — «Джек-пот».
И вновь сирены жуткие
завыли за спиной у них,
и цепи милицейские
метнулись вдоль домов.
«Скорей, скорей, ребятушки, —
шепнул Семён Семёнович, —
уносим ноги, милые,
пока не замели!
Не то в облаве сцапают
под руку под горячую,
сиди потом, доказывай,
что ты тут не при чём…»
Свернув за угол, час ещё
оглядывались за спину —
никто их не преследует?..
Устали, есть хотят.
Но где в Москве присядешь-то?
Поди — найди поляну тут!
Уж дрожь в коленках чувствуют,
а всё идут, идут…
Решили: делать нечего,
за город надо следовать,
вон — скоро солнце склонится
к закатной полосе.
На электричку сели все,
куда-то долго ехали,
(а может, полчаса всего —
никто не засекал!),
в окошко просто глянули —
а там так любо-зелено,
есть, где присесть с коробочкой
и скатерть расстелить.
Сошли на ближней станции
(то ль «Горки», то ли «Горенки»),
туда-сюда потыкались,
к природе торопясь.
Лугами шли, лесочками,
плутали меж заборами,
едва не заблудись там,
коттеджи обходя,
как Кремль, краснокирпичные,
высокие, как мэрия,
с воротами железными
и стражей возле них.
Устали окончательно
упали под деревьями,
вдали забор виднеется,
а тут — трава, покой…
«А ну! — сказали ласково. —
Попотчуй нас, коробочка!» —
и мигом скатерть белая
раскрылась, и на ней —
мерцают в ряд бутылочки
прозрачной чистой водочки,
лежит колбаска кольцами,
с бел-хлебушком рядком.
Уселись чинно страннички,
умыв ладони потные
в ручье, бегущем рядышком…
Огурчики блестят,
их приглашая к выпивке,
колбаска в руки просится,
лучок зелёный перьями
кивает: начинай!..
…………………………….
…………………………….
Глава 6.
ОТКРОВЕНИЯ
…Едва разлили водочку,
лишь к колбасе притронулись —
как встала тень ужасная,
им солнце заслонив.
«А это кто позволил вам
здесь, понимаешь, пьянствовать?!» —
раздался рык пугающий
над головами их.
(Хотя и показалось всем,
что где-то уже слышали
они знакомый голос тот,
да позабыли — где…)
«Уселись, понимаешь, тут,
шумят, звенят бутылками,
мешают с документами
работать мне в тиши!
Ведь я для вас стараюсь же —
сижу над мемуарами
про то, как демократию
в России утверждал,
как против привилегий всех
боролся с коммуняками
и тридцать восемь снайперов
в Будённовск посылал!..»
«Так вы?.. — Семён Семёнович
аж захлебнулся воздухом,
лицо Бориса Хмельцина
узнав перед собой. —
Вы — всенародно избранный
гарант наш Конституции?
Мы — выбирали сердцем вас…
Позвольте угостить?..» —
он шустро взял бутылочку,
плеснул в пустую рюмочку
и Президенту бывшему
почтительно поднёс.
«Мы тут не просто пьянствуем,
мы над вопросом думаем —
кому живётся весело,
вольготно на Руси?
Роман сказал: политику,
Иван сказал: чиновнику,
Степан сказал: эстраднику,
а наши братаны —
про олигарха вспомнили,
что гонит нефть российскую
прочь из страны за доллары…
Олег же утверждал —
что сутенёры барствуют,
со шлюх сбирая подати,
да те, кто казино открыл
по нашим городам!
А я сказал товарищам,
что нет вольготней должности
во всей стране сегодняшней,
чем русский Президент!
И вот, пройдя дорогами
вёрст триста или более,
во всём разочаровались мы —
нет счастья на Руси!
Из всех, кто был намеченный,
лишь Президент — не встреченный,
с того и неотвеченный
у нас о нём вопрос.
Но где уж нам до Путина
добраться без протекции?
Хоть вы бы нам ответили
со знаньем на него…»
Гарант дослушал речь его,
затем рукой трёхпалою
легонько вскинул рюмочку
и вылил водку в рот.
Потом, со вкусом крякнувши,
присел рядком со скатертью,
взял огурец малюсенький
из банки, и сказал:
«Так говоришь, вам надобно
узнать о том доподлинно,
кто в нашей Федерации
живёт счастливей всех?..
Когда я был строителем
и строил, понимаешь ли,
дома многоэтажные
в Свердловске и в Москве,
я думал: нет счастливее,
чем у генсека, должности —
гуляй себе, сколь хочется,
и денег не плати!
А сел в Кремле, и понял я,
что нет судьбы кошмарнее,
чем отвечать за Родину
пропащую свою:
промышленность — отсталая,
народ — необразованный,
куда-то деньги партии
девались в один миг!
Чубайс с Немцовым фыркают,
капиталисты шикают:
затормозишь с реформами —
не примем в ВТО.
А тут ещё дудаевцы
полезли за свободою!
Тут Березовский с Лебедем
и прочая херня.
Блин Клинтон улыбается,
а сам глядит волчарою,
сожрёт — и не подавится
(я ж вижу по глазам),
одни ботинки выплюнет,
и даже не заступятся
ни Жак Ширак из Франции,
ни друг мой Гельмут Коль.
Бывало у окошка я
в Кремле порой замешкаюсь —
снаружи Русь священная,
златые купола,
душа поёт от радости,
вот, думаю, величие,
нет в мире счастья большего,
чем видеть это всё!..
Но вдруг — за Спасской башнею
гул нарастает яростный:
там чернь идёт с плакатами
и требует, чтоб я
оставил пост законный свой,
ушёл в отставку нынче же,
позволив коммунякам вновь
народом управлять!
Но разве ж я России — враг?
Ужель я ей верну ГУЛАГ?..
А потому мне красный флаг —
как тряпка для быка.
Понятно, я даю приказ,
чтобы ОМОН или спецназ,
иль кто там есть на этот час,
намял им всем бока!
Затем тайком бутылочку
из сейфа тихо выну я,
залью тоску державную
армянским коньяком,
потом машину вызову
и мчу домой по улицам,
терзаясь: ну за что меня
не любит так народ?
Но нет и дома радости —
Наинка с Танькой ноют всё:
дай зятю Домодедово,
а коммуняк прижми!
От ежедневных горестей
я стал скопленьем хворостей,
мне сердце всё изрезали
ножом, как антрекот.
Устав от дел неслыханно,
я подыскал преемника,
решив, что будет смена мне,
а я — передохну…
Но допустил промашечку —
пригрел щенка за пазухой! —
тот, не успев освоиться,
стал нрав свой проявлять:
уволил всех друзей моих,
насел на Березинского,
взял Мишку Хуторковского,
Гусятского изгнал…»
…Он потянулся к рюмочке,
потом окинул гульбище
тоскливым взглядом ищущим
и, увидав стакан,
его придвинул живенько
и, всклень набулькав водочки,
зажал в ладонь широкую
и пред собой вознёс.
«Вот, в чём душа единственно
находит каплю радости!..
Быть Президентом — это вам
не взять и начихать.
Не рвитесь в гости к Путину —
хотя и прыток юноша,
но и ему не сладко ведь
народом управлять.
Народ — стихия сложная,
ему свободу голоса
даёшь и демократию —
мол, богатей, дурак!
А он о прошлом тужит всё,
горюет за колхозами,
вернуть райкомы требует
и строить коммунизм!..»
Вздохнул гарант и, гривою
тряхнув седой, решительно
ко рту стакан приставил свой
и водку в три глотка
в себя, как в яму, выплеснул,
куснул редиску хрусткую,
издал мычанье хриплое
и — рухнул на траву…
Тут стало страшно странникам:
а вдруг телохранители
сейчас пойдут на розыски
и здесь найдут его —
немого, бездыханного,
в траве ничком лежащего?..
Свернули скатерть белую
ребята поскорей
и в лес подальше двинулись —
там, за кустами спрятавшись,
поели втихомолочку
и молча спать легли.
А рано-рано утречком
проснулись, и без завтрака
вдоль «Горок» (или «Горенок»)
отправились домой,
решив, что хватит вдоволь с них
эксперимента глупого,
и нет в Руси сегодняшней
таких людей, каким
живётся нынче весело,
беспечно и уверенно —
у всех проблемы водятся,
всем ныне тяжело!
Политику, чиновнику,
акционеру крупному,
хулителю истории,
путане, хохмачу,
лесов и недр грабителю,
порнухи сочинителю,
работнику милиции,
банкиру, стукачу,
газетчику продажному
или министру важному,
иль мэру с губернатором,
разграбившим свой край,
иль модельеру модному,
иль даже всенародному
Российской Федерации
законному главе —
кому из них завидовать?
У всех — глаза печальные.
У всех нет веры в завтрашний
не наступивший день.
А вдруг там — революция
сметёт их Конституцию,
сметёт их демократию
и дачи отберёт?
Нет счастья — ни народного,
ни даже элитарного:
одним болезни с голодом
срезают краткий век,
других стреляют киллеры,
воруют похитители,
гнобят разоблачители,
грабители страшат.
От Бреста до Анадыря
пройди страну с вопросами —
и не узнаешь истины,
хоть всех переспроси
о том, кому действительно
живётся нынче весело,
живётся нынче радостно
и сладко на Руси…
Так размышляя, двигались
дорогой наши странники
через посёлки дачные
деревни, городки,
леса широкошумные,
луга и нивы вольные,
через ручьи журчащие,
железные мосты.
Одно село им встретилось
с колодцем у околицы —
остановились странники,
воды достали, пьют.
Глядят — бежит девчоночка
в красивом красном платьице,
а с ней щеночек катится,
как мячик возле ног.
Она уж — то наклонится
и в нос собачку чмокает,
то на руках баюкает
любимца своего,
а то опустит наземь вновь —
и в беге соревнуются,
потом опять ласкаются,
как мама и дитя.
Залюбовались странники
такой счастливой дружбою.
«А как твой пёсик кличется?» —
спросил её Иван.
«Его зову я Дарчиком, —
ответила малышечка, —
давно просила маму я
щенка мне подарить,
и вот он — мой подарочек.
Уж так о нём мечтала я!
Теперь — меня счастливее
на свете не найти!..»
Заулыбались странники,
полезли в сумку ветхую,
со дна конфеты выгребли
(от ужина запас) —
бери, дитя счастливое,
ешь, угощайся сладостью,
и с Дарчиком конфеткою,
коль хочешь, поделись…
…И вновь пути-дороженьки
стелилась им под ноженьки,
и вновь леса дремучие
вставали вдоль дорог —
с оврагами сыпучими,
со свалками вонючими,
с бурьянами колючими
и лужами у ног.
Но весело и радостно
вперёд шагали странники;
хоть не близка дороженька,
но это — путь домой,
где ждут их жёны с детками.
(Поди, давно встревожились,
звонят все дни в милицию,
по моргам ищут их!..)
Да и самим уж спорщикам
наскучило скитаться-то,
скорее бы Господь помог
дойти им до своей
Пустобюджетной области,
к району Разворуйскому,
до снящихся ночами им
заштатных городков —
Банкротовска, Дефолтовска,
Терактовска, Реформовска,
Бомжатовско-Бездомовска,
Невыплатова — тож.
Идут лесной дорогою,
кругом листва колышется,
щебечут птицы звонкие,
кузнечики трещат,
из чащи окружающей
текут лесные запахи,
дурманом кружат голову,
волнуют чувства их.
Идут; молчат дорогою;
иссякли разговоры все;
глазами только хлопают,
вбирая всё в себя.
Вдруг видят — у обочины
на дереве поваленном
сидит старик ссутуленный
с седою бородой;
на теле — риза тёмная,
от ветхости истлевшая,
морщинами изъедено
столетнее лицо;
ну, а в глазах — сияние,
как от реклам неоновых,
неистово пылающих
на улицах ночных.
«Присядьте рядом, милые, —
им молвил старец ласково, —
откройте душу схимнику:
откуда и куда
так бодро вы шагаете?
Признаюсь, я давно уже
не видел пеших странников
на тропах вековых».
«Мы — семь свободных путников,
семь не трудоустроенных
Пустопорожней области
здоровых мужиков,
которые поспорили,
среди дороги встретившись,
кому живётся весело
сегодня Руси, —
сев на колоду толстую,
сказал Семён Семёнович,
с почтеньем уважительным
со старцем говоря. —
Прошли пешком вёрст триста мы
да кое-где машинами
подъехали по малости.
Добрались до Москвы.
Но так и не нашли пока
ответа на поставленный
и со времён Некрасова
всех мучащий вопрос.
Кем быть, чтоб сердце русское
горело счастьем праведным?
Как жить, чтоб за дела свои
не опускать глаза?
Найдётся ли в Отечестве
пример судьбы, которая
наполнит душу верою
и силы укрепит?..»
«Ах, моя радость! Что мне вам
поведать в утешение? —
ответил старец искренне,
и складочки у глаз
сбежались, точно лучики
вкруг солнышка июльского. —
Вы поднимите взоры-то,
ответ ваш — в небесах!»
Взглянул Семён Семёнович
(а вслед за ним — все шестеро
его усталых спутников)
в указанную высь —
и, как кулисы быстрые
театра Разворуйского,
так небеса высокие
над ними разошлись.
«Смотрите! — молвил старец им. —
Вот перед вами воинство
героев, что сподобились
зачисленными быть
в защитники Руси Святой, —
нет в жизни счастья высшего,
чем Родине и Господу
служенье посвятить!»
Застыв, смотрели странники
на рать в сверканье солнечном,
слезящимися взорами
угадывая вдруг
там Александра Невского,
фельдмаршала Кутузова,
командующего Жукова
в сиянье неземном.
Вон рядом с ними — Карбышев,
герои Брестской крепости,
бесстрашные панфиловцы,
Нахимов, Ушаков.
А справа от Георгия,
святого чудо-воина,
все Жени Родионова
узрели светлый лик…
Лавиной океанскою
текло Господне воинство,
горя шеломов золотом,
сверканием мечей:
небесные архангелы,
военные полковники,
солдатики, погибшие
в Афгане и Чечне.
Текло, сияло воинство
над соснами и елями,
до горизонта ширилось,
лилось за окоём.
И радость неизбывная
входила в сердце странникам;
и счастьем души полнились;
и ясен был ответ…
…………………………..
…………………………..
…То ль час, а то ли более
текло виденье дивное.
Очнулись наши странники,
а рядом — никого.
Лежит сосна упавшая,
стоит трава несмятая,
лежит дорога дальняя,
гуляют облака.
Ни в небе — воинств ангельских,
ни рядом — старца чудного,
стоят лишь сосны древние,
словно полки солдат.
«То было или не было? —
спросили братья Трубины. —
Иль нам только привиделся
небесных сил отряд?..»
«То было, нет сомнения, —
сказал Семён Семёнович
(а он — в райкоме партии
когда-то восседал,
там атеизмом ведая;
читал первоисточники,
а потому — доподлинно
всё знал о чудесах). —
Господь посредством схимника
нам дал ответ на мучивший
и много дней томивший нас
сомнением вопрос.
Сподобились увидеть мы
сегодня чудо Божие —
вся рать Его небесная
явила нам себя.
Но не бывают долгими
явления чудесные:
того, что мы увидели,
достаточно душе,
чтобы понять смысл жизни сей
и не бродить с вопросами,
а дни свои и силы все
отдать Святой Руси…»
…………………………….
…………………………….
...И, словно клады Шлимана,
найдя в душе след Истины,
всё шли они и шли они,
по Родине бредя,
час от часу задумчиво
глаза свои печальные
к зениту озарённому
с надеждой возводя…
Эпилог.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
…И вот — вдали забрезжили,
за полем и деревьями,
знакомые им контуры
родимых городков.
Глаза узнали с радостью
просторы нив не паханных,
осотом и сурепкою
заросшие по грудь.
Запели души песнями,
увидев с детства милые
речушки говорливые
с зелёною водой.
Сперва трудом прославлена,
потом насквозь отравлена,
как тварь, что обезглавлена
и на глазах гниёт,
лежит земля окрестная,
беда и гордость местная,
героями известная
в истории сполна;
как женщина пропащая,
детишек не кормящая,
лежит земля, как спящая
в полдневный зной жена.
Коснись её легонечко,
шепни ей слово нежное,
тронь за плечо горячее,
и встанет в тот же миг —
борща наварит вкусного,
нагреет чаю крепкого,
накормит мужа быстренько,
даст каши детворе.
Одна беда — глаза открыть
совсем не стало силушки:
то ль яду ей подсыпали,
то ль выпили всю кровь…
…Присев на холмик, странники
глядят на дали милые,
внимают листьев шелесту
берёзок над собой.
Заветную коробочку
достали из-за пазухи:
«Попотчуй-ка нас, милая,
ещё один разок!..»
Ан, нет — не откликается,
поделка марсианская,
не стелет больше скатерть им
с едою и питьём.
Видать, бесплатным трапезам
пришла пора закончиться —
ведь спор-то завершён, считай!
Да вон уж и дома
видны отсель родимые
за полем с перелесками,
вон крыши уж виднеются
знакомых городков:
Банкротовска, Дефолтовска,
Терактовска, Реформовска,
Бомжатовско-Бездомовска,
Невыплатова — тож.
Чего сидеть на холмике
и ждать даров от Космоса?
Пора вставать и двигаться
туда, где дом родной.
Нет в мире большей радости,
чем в дом войти свой с улицы,
смыть пыль с лица дорожную,
испить стакан воды.
Подправить полку шаткую,
прибить подмётки к туфелькам,
сменить на кухне лампочку,
вбить в нужном месте гвоздь.
Прекрасно быть политиком,
отрадно быть чиновником,
доходно быть нефтяником
(магнатом нефтяным).
Но нету счастья большего
для человека русского,
чем чувствовать опорою
себя в своей семье.
Семья — это, по сути, ведь —
уменьшенная Родина;
крепка семья российская —
и Родина крепка!
Не зря все революции
первейшими декретами
внедряли в жизнь народную
«свободную любовь»
(а проще — грязь содомскую,
разврат и извращения,
тлетворную безнравственность
и разрушенье уз).
С приходом демократии
вокруг несметно множатся
транссексуалы с геями,
публичные дома.
Семья сегодня рушится.
А с ней — слабеет Родина.
Крепить устои отчие —
вот подвиг наших дней!..
...Сошли с пригорка странники
и двинулись к видневшимся
домам, где их любимые
у окон заждались.
Нет у народа русского
ни акций в корпорациях,
ни клубов «Челси» купленных,
ни океанских яхт.
Но глянешь, как бегут к тебе,
слетев с крыльца родимого,
жена, детишки милые —
как не пустить слезу?..
..................
Чу! Входят в дом свой путники…
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Николай Переяслов: "Кому на Руси жить хорошо?.." Поэма-парафраз.. Поэма.
23.03.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|