Игорь Пин: RЕВОЛЮZИЯ ДЛЯ ОДНОГО.
Сначала цепляешься за слово «революция» и ждёшь, когда же в повести начнётся эта революция. Потом понимаешь, что это – революция «для одного». Своеобразное понимание революции автором… но почему бы и нет?
Когда читаешь, ловишь себя на «старческом брюзжании». Вот герой пьёт беспробудно, и хочется сказать: «Гарри, это путь к алкоголизму». Герой то и дело меняет подруг – «Гарри, это же распутство». Вот он делится своими впечатлениями о всяких там «экстази» - «Гарри, этак и до наркомании недалеко». Вот он в беспричинном (или всё же причина есть?) озлоблении ломает боковые зеркала дорогих авто – «Гарри! посадят…» Но это – революция для одного, особый способ найти себя в этом неуютном мире...
Читатель легко увидит ту жизнь, о которой рассказывает им автор. Читается легко, и такая проза затягивает. Раньше о подобной манере говорили: «Бойкое перо». Игорь Пин – очень умелый прозаик. Я очень ясно увидел тех людей, о которых он пишет. (Ба! да и некоторые герои нам, кажется, уже знакомы: Федос, П. Херц… неужели это они, наши авторы?) Написано удивительно раскрепощённо и откровенно. Молодёжная «субкультура» (о которой иные из нас только догадываются), изнанка жизни. Но многое наверняка выдумано или преувеличено. Или я ошибаюсь?
Мне нравится в прозе Игоря Пина угадывать почерк других авторов. Это что-то вроде литературной игры. Когда-то, помнится, в одном из произведений Игоря я обнаружил «след» Мураками. А здесь мне почудилась тень Ремарка. Сначала был Ремарк, а в финале – Лимонов (со всеми отсюда вытекающими рискованными нюансами). Но это всё равно Игорь Пин. Советую прочитать.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров
|
RЕВОЛЮZИЯ ДЛЯ ОДНОГО
ЧАСТЬ I
«АЛКОГОЛЬНЫЙ БУНТ И ЕГО ПРЕДПОСЫЛКИ»
ПЕРВЫЕ ЛАСТОЧКИ НОЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
После лета я мало работал, зато много «болел». Говорил, что болен, оставался дома, и день на пролёт занимался ничем. Мог сходить на прогулку, шататься по озябшим улицам, глядеть на холодные дома. Или включать компьютер и лезть в Интернет, где ничего интересного, но с отрешённостью щёлкать по знакомым страницам.
Мне не нравилась моя работа, и я не скрывал этого даже от работодателей. Постоянно опаздывал в редакцию, часто сидел на кухне и пил кофе по часу, читал газеты – кое-как проводил день. Толку от меня не было. Всем видом демонстрировал: «Смотрите! Это я! Не работаю! Дайте нормальное задание, я устал предлагать своё и не находить понимания! Хоть что-нибудь дайте, что не попадёт в корзину и не осядет пусто в общих ушах!»
Мои начальники японцы глядели сочувственно, с добротой. Так смотрят на заблудшее животное. Глаза японцев говорили: «Брось, ты не туда гребёшь. Проголодался? Иди за мной. Иди куда я скажу, и получишь порцию»
Я шёл. Всегда нравились японцы. Мне было нечего делать. Нужны деньги. От скучного бездействия – меня не увольняли и не двигали – много пил. Брал выходные, оправдывая их болезнью, ничего не делал днём, а вечерами пил.
Пил пиво, коктейли, вино, портвейн, абсент… что угодно, кроме водки. Не уважал водку. Неуважение началось, когда я занимался спортом. Тягал штанги и гантели, много бегал – туда-сюда. От водки в то время я чувствовал недомогание, а остальное, в небольших дозах, не действовало – абсолютно. Я спокойно пил алкоголь, кроме водки.
Сейчас-то поутру я недомогал от любого алкоголя. Порции и частота приёма возросли многократно – я пил с сентября до (теперь) ноября. Почти каждый день. Три литра пива, бутыль вина, что-то крепкое на посошок – это меню обычного вечера. После всего я вставал ранним утром и отправлялся в редакцию. Голова болела – да, сводило живот, сбивалось дыхание – но я мог путешествовать до работы и бесцельно торчать там.
Иногда допивался до чёртиков. С лета у меня развилось такое свойство – не понимал, что творю пьяным. С улыбкой дауна я мог ходить в темноте улиц между паркованными авто и сбивать боковые зеркала. Я возбуждался, когда ломал зеркало машины. С треском, ручным нажимом или ударом ноги я отделял их дюжину за вечер, пока меня не останавливал от любимого занятия кто-то из собутыльников.
Ломаные зеркала возбуждали сознание, поднимали адреналин в крови и член в штанах. Я казался себе справедливым грабителем, благородным вором, честным разбойником – воплощением справедливости. Ведь сбивал зеркала только у авто припаркованных на тротуаре, мешающих ходить пешеходам. Я давно боролся с заразами и никогда не перестану. Авто мешают! Я не препятствую вам ездить, зачем вы мешаете ходить – мне? Не раскаиваюсь. Наоборот, когда-то собью все зеркала паркованных на тротуаре машин!
Знайте! зеленоградские любители езды! Я брожу ночами пьяный, гляжу в стороны, ищу жертву – какой-нибудь «OPEL» или «Волгу», «BMW» или «ГАЗель» - каждый автомобиль стоящий не по правилам, помеху пешеходу. Я найду! вычислю! обнаружу и уничтожу! Готовьтесь покупать новые зеркальца! любители мешаться!
В припадке горячки мог ехать на такси в любой конец Москвы, тупо домогаться к знакомым женщинам, будить среди ночи приятелей, драться и быть битым среди ночных улиц... Я отрицал, что пьяным теряю контроль над собой всем, кроме самого – себе я не врал.
Понял, что крепко связан алкоголем, когда мне стали делать замечания окружающие. «Гарри, ты слишком много пьёшь!», «Лучше дунь травы, прекрати синячить!», «Тебе ещё не надоело вечное похмелье?» Одна девушка сказала прямо – у меня проблемы с алкоголем и если не пойму это – окажусь на обочине жизни. Я рассмеялся правдорубке в лицо, сказал, что зарабатываю больше чем мои знакомые, добился всего сам, и вообще! я просто развлекаюсь! Девушка смеялась в глаза и говорила – встретимся через десять лет, я снова посмеюсь в твоё пропитое лицо! Оно уже сейчас – пропитое!
Ужас охватывал меня после таких замечаний. Как охватывал – так отпускал с новой порцией алкоголя.
Каждый день, проснувшись, брал себя в руки – клялся, что перестану пить, сменю работу и стану посещать институт. Порой дисциплинировался несколько дней, не пил – пытался стать лучше. Всегда срывался. Кто-то звонил или заходил, звал на день рождения, приглашал встретиться. Я очень много пил в ноябре.
НАШИ БОЕВЫЕ ПОДРУГИ
В ноябре у меня была женщина, её звали – Аня. Я встречался с Аней больше года. Трудно представить – кроме неё я ни с кем не был так долго. Всё как-то – месяц с одной, другой, третьей. Или со всеми разом. Аня продержалась дольше всех – бывших. Выдержала, поняла и красиво ушла, виляя бёдрами.
Мы познакомились с Аней одним летом. Заядлая курортница, загорелая, в модных солнцезащитных очках (всегда разных), со стильной причёской. Подтянутый живот (он постоянно открыт общему взгляду летом – Аня носила короткие тишотки или топик), высокая молодая грудь, выпуклые бёдра. Красавица приезжала в Зеленоград на пару дней, транзитом из Крыма в Сочи, из Сочи – в Болгарию.
С Аней меня свела одноклассница Катя Щербинка, когда я работал в местной газете.
Случилась договорённость – Катя проведёт бесплатно на Студенческий Фестиваль, а я напишу профессиональный репортаж в институтскую газету, где девушка имеет вес.
Одноклассницу встретил загодя, на Солнечной Алее. С ней пришла Аня – высокая, стройная и молчаливая. Час или два, пока втроём гуляли до начала фестиваля, мы с Аней присматривались друг к другу.
Я понравился моей будущей бывшей девушке – сразу. Коротко стриженный, с выступающими бицепсами – молодой талантливый журналист. Навешать лапши на уши, очаровать, выставить себя в правильном свете – оказалось проще простого. Занимался этим почти профессионально, знал своё дело. Семнадцатилетняя дурочка повелась на раз. Моя милая, добрая дурочка…
Прошлой осенью мы начали встречаться. Это получилось случайно. У моего приятеля настал день рождения, и мы справляли праздник в ночном клубе «Дебаркадер». Все курили траву и глотали таблетки Экстази. Я, выпив алкоголя и вдохнув порошок «скорость», позвонил Ане и пригласил веселиться с нами.
Аня пришла с подругой, я напоил обеих, и мы долго лобзались в танцах под электронную музыку. За полночь, Аня сказала, что приглашает к себе домой, где сегодня никого нет. Мы поцеловались взасос, оделись и отправились, обнимаясь, к ней.
Аня оказалась девственницей – о чём и поведала в последний момент, не думая, лишил её этого «дара». Потом переживал, конечно, грыз ногти. Почему не пошёл домой вместе со всеми той ночью? (Хотя какой дурак пошёл бы?) Зачем привязал к себе женщину? – рассчитывал развлечься пару недель и разойтись, как привык.
Как хотел – не получилось.
Аня привязалась, влюбилась и не понимала, что пора уйти. Две недели, как принято, я разыгрывал влюблённого. Потом пытался игнорировать.
На моё обидное: «Мы не можем встретиться сегодня, я занят», она наивно спрашивала: «а когда?». Я говорил «Может завтра или в четверг, или в пятницу». Аня дожидалась дня, когда я напивался, а когда я напивался – хотелось женщину – сам звонил ей. Я напивался чаще раза в неделю, Аня – постоянно находилась рядом.
Когда поменял работу, ездить пришлось в центр Москвы. Дорога и работа отнимали свободное время (его – совсем не было!), а Аня уже освоилась в роли моей девушки – она устраивала скандалы по поводу моих загулов, не давала себя после особенно крупных ссор. Я сам – свыкся с ролью «мужа». Мне не нравились и её ночные вылазки, хотелось, чтобы она занялась спортом, имела идеальную фигуру. Утром раздражало её помятое лицо в потёках мейкапа.
Романтика отношений исчерпалась со скоростью один день за десять.
Честно пытался расстаться с ней, говорил: «Аня, тебе не нравятся мои друзья, которые много пьют и гуляют! Мне не нравятся твои глупые подруги, которые целыми днями говорят пустое… даже не говорят! – а трещат! Нам нечего сказать наедине! какое будущее? У тебя крепкая задница и широкие бёдра, Аня! Ты сможешь родить замечательного сына или дочь! Но не мне! Мне нужно от человека, с которым живу – больше!»
Аня плакала, голая, сидя в постели, после секса (обычно после секса мы ссорились) и говорила: «Я полюблю твоих друзей! Буду читать, интересоваться, чем ты, я изменюсь, только не бросай меня!»
Обнимал её, говорил, что «хуй с тобой, дурочка! Ты не сможешь измениться, никто – не может! но хуй с тобой, оставайся!»
Она улыбалась, мазала тушь по лицу, целовала в шею, и мы делали животный, без эмоций секс. Мирились на короткое время.
А потом опять кидался в крайность – предлагал жить вместе, снимать квартиру подальше от Зеленограда, ближе к метро, жить только вдвоём. Она не соглашалась, говорила о маме, что не готова сама, что пиздец сколько причин – продолжать трахаться как есть.
Тут – неопределённость, как с работой. Аня хотела быть со мной (спать), но не хотела со мной жить – ни туда, ни обратно.
Такие отношения продолжались до этого ноября. Как-то в начале месяца Аня зашла ко мне, посмотрела телевизор, мы делали секс, поела и выпила чаю, и ушла. «Я позвоню» - сказала она. Я не видел её с тех пор. Она ушла и не появлялась, не звонила. У меня нет охоты звонить самому, да и номер её мобильного телефона потерян, домашнего – нет.
Если бы хотел, то через многих знакомых узнал утраченный номер или зашёл домой. Но что я скажу? Она встретит холодной улыбкой, скажет, что плохо обращался с ней (это правда), что у неё новый бойфренд, который любит, ухаживает, дарит цветы («ты никогда не дарил мне цветы!»)
Это я стремился расстаться, чего теперь тосковать?
Всё равно – тоскую.
Это пройдёт. Мы слишком долго мозолили друг другу глаза, я скоро привыкну к одиночеству. Снова – к одиночеству.
НАШИ БОЕВЫЕ ТОВАРИЩИ
У меня сотни знакомых, но мало друзей. Друзьями называю не больше дюжины в этом мире. Сейчас я с друзьями встречаюсь выпить алкоголя, а раньше мы решали какие-то проблемы, разговаривали, гуляли. Это нормально – что только выпиваю с друзьями сейчас – так всегда, когда тебе чуть больше двадцати.
Прикиньте: пошёл третий десяток, ты работаешь в отдалении от друзей, уже не можешь видеться с ними часто. У всех своя работа, профессия. Каждый занимается своим, общих тем становится меньше – я им – как брал интервью с украинской революционеркой Юлей Тимошенко, они – как здорово делать деньги, продавая новогодние ёлки. Один пристрастился к модным клубам в стиле техно, другой – меняет автомобили, третий вообще женился или ушёл в армию.
Самый поганый возраст – когда пошёл третий десяток. Люди теряются, плутают по жизни, ищут. Стая больше не собирается по пятницам в знакомом дешёвом кабаке, где пили чай после школы или алкоголь – во время лекций. Было мало денег и много свободного времени, у каждого раньше – мечты, которые чёрта с два сбылись. Мы много мечтали от безделья. У нас было слишком много свободного времени, чтобы мечтать.
Мечтал водить самолёты, а водит автобус в Шереметьево-2. Строил планы открыть своё дело – торгует в чужом магазине. Хотел чертить проекты домов – работает на стройке… Нихуя не выходит у моего поколения! Или из нашего поколения – не выходит. Какая разница? – итог понятен.
Если вы спросите, что хотел я? Отвечу – денег. Славы и денег. Просто так – с неба. Однажды проснуться и у меня – деньги и слава. Вместо загаданного занимаюсь псевдожурналистикой. Неплохо для парня со средним образованием – я работаю на японскую телекомпанию. Может, я самый успешный из своих.
Но, чёрт!
Смотрю, с каким трудом всё достаётся парням без богатых родителей. (Мне-то моё досталось легче лёгкого – я так же легко это пропиваю!) Вроде росли вместе, учились в одинаковых школах, никто не был гением или бездарем… Просто у кого-то богатые родители, а у других – бедные. Если не сказать – нищие.
Одному купили машину, дали две тысячи рублей в неделю, устроили в престижный институт на платный факультет. Другой копил на авто несколько лет, вкалывал на двух работах, до сих пор не позволяет себе потратить больше трёх сотен за вечер пятницы. Косит от армии, служит пожарным в МЧС.
У первого всё – отлично. Деньги, развлечения, девушки, свободное время. Второму не достаётся много – он должен встать на ноги – вот цель. Просто не повезло родиться с богатыми папой и мамой.
Иногда хочется взрывать коттеджи на Пятницком шоссе. Грабить и убивать владельцев дорогих авто. Высший сорт, да?! Так получите по высшему сорту!
Никогда не думали над несправедливостью? Почему одному – всё, другому – ничего? Замечу, это нормальный ход мыслей мыслящего молодого человека. Так – всегда рассуждали мыслящие молодые – не стоит пугаться.
Возможно всего три варианта приятия изложенного. А – вы осуждаете и кривитесь. В – одобряете и киваете. С – вам похуй. Если выпал третий пункт – худо. Вы – из стада, будете делать, что скажут, когда – скажут, кто.
Я быстро вспыхиваю и скоро угасаю. Глубоко вздыхаю и делаю глоток из кружки с пивом – мои друзья это мои друзья. Богатые, бедные… Друзья!
Не знаю почему, я часто думаю вкупе – о друзьях, деньгах и неравенстве.
Не знаю парней, которые стыдятся богатства родителей. Зато знаю, кто не ставит своего богатства и в грош. Такие – правильные. Они могут выручить приятеля деньгами, когда нужно, могут устроить парти за свой счёт. Конечно, у них всё лучшее – но это не сильно режет глаз, когда на эти же деньги (которые сделали парня, какой он есть) ты сам пьёшь, веселишься, толково проводишь время.
Друзья есть друзья. Каждый человек должен мерить себя по друзьям. Человек должен гордиться не детьми или положением, а друзьями. Детьми может гордиться любой кролик, а положение… от тюрьмы, да сумы…
Что говорить про друзей? Вы сами всё знаете.
РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ АНАРХИСТЫ
Когда-то я рисовал комиксы. Мне нравилось рисовать человеков, писать диалоги и разные шутки. И вообще я был раздолбай! Вместо того, чтобы заняться полезным делом – плавать в бассейне, качать тело, заниматься каратэ или йогой – рисовал комиксы. Самое идиотское занятие, которое у меня когда-нибудь было. Что может стать глупее комиксов? Только рисовать их – бесполезней!
Потом я начал писать.
А это не идиотское занятие? – спросит кто-то. Может идиотское, зато не бесполезное! – отвечу. Первые миниатюры, написанные от руки, тащил Маше Наумовой. Она, лучшая подруга Кати Щербинки, давала читать рассказы и ей. Катю Щ., одноклассницу, тогда - суку, сейчас – депутата муниципального собрания, я любил. Может, сейчас люблю. Не знаю – мы редко видимся.
Маше Наумовой нравились тексты – она прочила меня в журналисты или актёры. Я ни разу не думал о журналистике и актёрстве, мне нужно было, чтобы тексты попали к Кате Щербинке.
И – счастье! Редкие попадали!
Конечно, тексты были о любви. Про влюблённых, которые по испытанной схеме жуют сопли, и стонут друг по другу. (Не спешите обвинять меня в бесчувствии – я очень сильно любил Катю Щ. и был готов жевать все её сопли без остатка.)
Катя Щербинка с умным видом читала мои скорбные листы, отвечала на телефонные звонки, ходила гулять со мной. Но спала почему-то с другими.
Я не сдавался. Тексты множились (хотел написать так сопливо – как возможно), и большинство попадало к Кате Щербинке, которая (прирождённая активистка, с шилом в заднице) открыла молодёжную газету на деньги института в котором училась. Катя печатала мои тексты в рубрике «Фантазия» и даже платила гонорары. Мне это было ненужно совсем – гонорары, публикации – мне была нужна Катя Щ.!
Случилось, что институтская газета перешла в руки другого (вот совпадение!) одноклассника Димы Коваленко. Он запросил мои тексты, выбрал самые-самые и напечатал.
Через пару недель позвонили из городской газеты, сказали, что заинтересовались текстами и желают сотрудничать с автором за деньги. Я согласился – Катя Щ. будет читать признания в любви в большой, настоящей! газете.
После двух недель препирательств с главредом, меня через силу назначают внештатным корреспондентом. (Сначала речь шла о публикации миниатюр.) Обещают деньги и славу – мечту. Я соглашаюсь и преступаю к работе.
Через полгода становлюсь штатным автором.
Ещё через полгода – ведущим.
Посмотреть на 20-летнее чудо приходят дядьки из соседних газет, я выполняю любые вообразимые задания и кидаюсь в расследования и критику. «Он же без башни» - сочувственно говорят коллеги. «Парню не рассказывали, как Пирогова возили бить в лес». Пирогов мне рассказывал, как его возили бить в лес три раза на дню. У меня ни денег, ни славы. Даже миниатюры об Кате Щербинке теперь никто не смотрит – «брось. Давай-ка лучше идею, как заработать на ночных клубах и подготовь серию статей о них, а?»
Я начал пить. Все журналисты – пьют от жизни.
В Зеленограде меня знают собаки. Я пишу в пять московских газет и три журнала, делаю тексты лучшей телекоммуникационной компании России, моим голосом произносятся рекламные ролики в транспорте…
Ни славы. Ни денег. Ни Кати Щ.
Хотя деньги были. $400 в месяц я имел – твёрдо. Это не радовало – я писал с утра до ночи, и деньги давались тяжело. Не устраивало.
Выкладывал какие-то тексты, что не шли в формат, на крупный писательский сайт. Я познакомился со множеством бездельников которые хотели зарабатывать тем, что пишут прозу. Этот путь – понравился.
Моя биография «как я стал писать» не интересна никому, даже мне. Но если вы дочитали – обещаю, дальше – больше. Я буду заботиться о вас, кидать волнующие факты молодёжной жизни, радовать и впечатлять. Пока – учтите. К ноябрю всё сложилось прескверно.
СИТУАЦИЯ В СТОЛИЦЕ И КРУПНЫХ НАСЕЛЁННЫХ ПУНКТАХ
Одна подруга говорила: «Когда я первый раз приехала в Зеленоград, я оказалась в уютном европейском городке». Летом здесь, правда, красиво. Газоны, деревца, светлые вывески вдоль главных улиц - ночью.
Зеленоград – растёт. Сносят старые пятиэтажки и возводят небоскрёбы. Светофоры на каждом шагу – всё для пешехода – в городе приятно жить. Особенно летом ночью – красиво. Мне очень нравится Зеленоград в июле.
В июле я хожу везде пешком, катаюсь по городу на стареньком горном велосипеде, захожу в ночные клубы и кафе. Летними ночами по городу бродят такие же, как я – молодые, пьяные, весёлые. Каждая ночь, как праздник – свет, алкоголь, музыка. Днём, после недолгого сна можно пойти купаться – на Чёрное озеро или Школьное. При желании – поехать на реку Истру, где покататься на водных байках.
Летними ночами классно разъезжать по Зеленограду с музыкой на авто. Просто ездить кругами, иногда подвозить прохожих, говорить с ними. Летом в Зеленограде у всех случаются приключения.
Другое дело – зима. (Я ведь про зиму рассказываю.) Температура на 2-3 градуса ниже московской, снег убирают плохо, всё усыпано им. Улицы кажутся мрачными и холодными, на пешеходных дорожках – лёд. Уже не кажется, что полгода назад Зеленоград был мил. Я думаю, подруга не сказала бы про европейский городок, увидев мой Зеленоград в снегу.
Делать становится нечего. Летом можно было сидеть в любом парке или на детской площадке, ходить пешком от одного клуба к другому. Сейчас – нет. Холодно, мерзко. Если удаётся забиться в какой-то бар – здорово, мест в барах всегда не хватает.
Уже не встретишь знакомых на улицах, никто не гуляет, не шатается по улицам. Я не люблю Зеленоград зимой. Мне он кажется мрачным и злым.
Этим летом я часто гулял. Вечером я надевал джинсы, футболку, вставлял в уши динамики плеера и брал рюкзачок. Выходил из дома в 14-ом районе и шёл в «Дебаркадер». Если я встречал там знакомых, весёлую компанию – оставался надолго, если нет – шёл дальше. Проходил станцию Крюково и оказывался в старом городе.
О! старый город! Здесь тысяча развлечений!
Я звонил по мобильному телефону или из таксофона знакомым, предлагал встретиться. Почти все соглашались – говорю! – летом все ищут приключений. Я встречал знакомых повсюду – на улицах, дискотеках, в барах, клубах – везде! Иногда мне сигналили из проезжающих машин, когда бодро шагал вдоль улицы, тогда я знал – поехал кто-то знакомый.
В одном из ночных магазинов по пути я покупал три банки пива. Две отправлялись в рюкзак, а третью пил на ходу. Пританцовывал под музыку в ушах и пил пиво. Если мне хотелось добраться быстрее, я останавливал частника и за 50 рублей (в Зеленограде куда угодно можно доехать за 50!) доезжал до места встречи.
Обычно мы встречались на площади дискотек, где клубы «Бамбула» и «Полином», казино «Адреналинъ», игорный клуб и бар «Зелёная лошадь», несколько кафе, летние бары-шатры и ночные продуктовые магазины. Реже пересекались на площади Юности.
Раньше все веселились на площади Юности, ещё три-четыре года назад там собирался весь молодёжный Зеленоград. Сейчас такое место – площадь дискотек. Там паркуются дорогие авто мажоров, повсюду музыка, крики, разговоры, веселье. Девушки ходят в привлекательных нарядах, иногда шокируя их, нарядов, откровенностью.
Площадь дискотек – счастливое место, удачное и знакомое.
Когда вся компания в сборе, мы покупали пиво в маленьких бутылочках – «Миллер» или «Редс». Я только летом пью такое пиво, и мои друзья пьют его только тогда. У всех хватает финансов и хочется чего-то необычного – лето в городе, ночь! праздник!
Мы выпиваем пиво, и идём в клуб – «Полином» или «Бамбулу». Когда танцевать надоест – отправимся гулять. Пройдёмся вдоль Центрального Проспекта, по аллее, встретим кого-то и поговорим. Дойдём дворами до площади Юности, там ещё собираются молодые, встретим знакомых и там. Можем пойти через лес, через второй район в двенадцатый. По дороге приятно щёлкать семечки или пить пиво. Можно сесть где-то на лавке и наблюдать вокруг. Ещё мне очень нравилось гулять по 11-му району, он всегда кажется в новинку.
После прогулки возвращались в клубы, созерцать немногих оставшихся там, танцующих, пить пиво в летних барах, под шатрами, расслабленно говорить о неважном.
А сейчас?
Я приезжал с работы замученным, от меня ушла девушка, постоянно не высыпался, читая по ночам книги. Мне только и хотелось – отдыха. Гулять – точно не хотелось – везде лёд, снег и мерзость. Дутые куртки и неудобные шапки. С приятелями мы шли в ближайший бар, оставались там надолго и напивались.
В начале ноября я не понимал происходящее. Мне хотелось отдыхать, я постоянно чувствовал усталость. Я много пил и всегда просыпался с похмельем. Аппетит пропал напрочь, от нервов болело тело.
Нервничал из-за разных пустяков – работы, девушки и такого неудобного слова, есть такое в русском языке – не-ре-а-ли-за-ци-я. Нездоровщина. Тупняк.
Я хотел снова начать писать в газеты, а вместо этого работал на съёмках разных репортажей. Без владения японским меня не брали на интересные выезды в города и горячие точки, я только торчал в офисе, своим видом показывал, что устал от всего, слонялся по редакции и пил кофе.
Ноябрь.
В начале ноября выпал снег.
В мой город пришла ранняя зима.
ИЗДЕВАТЕЛЬСТВА ЦАРИЗМА НАД РАБОЧИМ КЛАССОМ
Давно, когда канал русского MTV только открылся, на нём работала женщина с псевдонимом Шелест. Вы ничего не помните, а я – помню. Шелест вела «Бодрое утро» на пару с Антоном Камоловым. У неё был муж – оператор видеокамеры.
Сейчас Шелест ведёт по будням утреннюю программу на НТВ, и зовут её не Шелест, а по-другому. Она совсем не изменилась со времён «бодрого утра», просто носит строгие вещи и меньше смеётся в эфире. Мне очень нравится Шелест, я её даже люблю.
Ещё на MTV Шелест вела программу об экстремальном спорте – сноуборды, ролики, скейты. Съёмочная группа – человек 6-7, не больше, и Шелест была вроде единственной женщиной компании. В программе чаще показывали не спорт, а как группа живёт – колесит по российским городам на съёмки, отдыхает в гостинице, как дурачатся телевизионщики вне работы. Я понимаю – тоже экстрим, но всё-таки не спорт.
Однажды на MTV появился анонс очередной серии программы, где опять были кадры из «домашнего видео» телевизионщиков. Опять с кого-то тянули одеяло в номере хотеля, опять задорный смех ведущей, шутки, лица крупным планом и всё такое.
Ролик шёл секунд 30, в конце появлялась Шелест и говорила печально: «Они меня здесь мучают, мучают». Хотя было заметно, что её никто не мучает, и даже больше – ей всё происходящее ужасно нравится.
К чему всё?
Вот я болтаюсь два часа с работы и на работу – тоже два. Я просиживаю задницу в офисе, пью алкоголь вечером, с больной головой просыпаюсь. Мало ем, курю – много. И мне уже тошно от всего, устал я от жизни, кажется, что-то должно случиться и будет потом легко-легко как в детстве. Ничего не случается! только опять «мучают».
И мне нравится, что меня мучают! это очень заметно по мне!
Я с удовольствием мазохиста не прекращаю мучений. Специально кидаюсь в трипы и передряги. Если мне говорят – поехали в Питер! (Или – поехали в Тверь, Ростов, Сочи, Крым.) Я всегда соглашаюсь, хотя уверен – мучения начнутся немедленно. Пойдут по следам, догонят, настигнут и повалят похмельного. Начнут пинать и забьют до смерти.
Улыбаясь как полоумный, три часа проведя во сне, будимый сигналом электронных часов я подымаюсь. Как чокнутый наливаю кофе и отрешённо хлебаю горячий. Как сумасшедший одеваюсь и спускаюсь на улицу. (Всё это время, разумеется – лыбюсь себе.) На улице кашляю и закуриваю папиросу – «Винстон» или «Честер» - опять кашляю, плююсь, и когда слезятся глаза от спазмов, я хохочу корчась. Мне очень нравится происходящее!
В общественном транспорте, на работе, за кружкой пива, слипаясь глазами, бредя от усталости и белой горячки, с затухшими мыслями – всегда мне, чем хуже, тем – лучше! Мне это нравится! Мне это – нужно!
Зачем? – спросите.
Затем. Нечего спрашивать. Получаю удовольствие от жизни. В жизни от всего следует получать одно удовольствие! Мне получать его, удовольствие, больше не от чего. Обхожусь всегда, что под рукой. Да! и «что под рукой» я тоже занимаюсь бодро и с улыбкой! Мне нечему стеснятся! Секретов у меня – нет!
Но как они меня мучают!
Сыгранно! профессионально! Людям как я запрещено работать (работать - в привычном понятии – копать лопатой), от работы как я становятся печальными, скучными и нетворческими. Я могу рисовать комиксы, писать рассказы и статьи, ездить в разные города и страны – если это кому-то нужно. Даже оригами могу складывать! Я творческий человек! Меня не показано запирать в офисе с 10 утра до 7 вечера!
Но мне нужны деньги! всем – нужны! И я работаю (в привычном понятии), запираюсь добровольно, с десяти до семи. Знаете, как быстро, в жажде дела, теряется первая причина, цель? Ради чего я шёл работать, знаете?
Мне были нужны деньги на институт. Чтобы учиться – мне были нужны деньги. Поэтому я стал работать. Слово за слово прошёл год, следующий. Я перестал справляться с грузом, сначала работать день, потом усваивать знания вечером – тяжело. Институт я почти бросил, не хожу туда, потому что – не справляюсь.
Работу оставил, а институт – отставил. Где логика? Я же заимел работу с японцами из-за института! Где здравый смысл?
По сути, я могу спокойно уволиться, жить с родителями и писать свои тексты, начинать карьеру журналиста-писателя снова, учиться в институте. Но я так не сделаю – страшно уволиться. На институт нужны деньги. Я привык к деньгам, мне очень нужны они, чтобы ездить в Питер, пить пиво, ходить в ночные клубы и бары.
Что я скажу обществу? Что отвечу друзьям и близким? Я-то понимаю, уволиться, шаг – здравый. Они – не поймут. Повертят у виска – какую работу упустил, карьеру! Дурак! Кто ты теперь!
- Я?
- Ты!
- Теперь я писатель. Сижу дома, слоняюсь без дела и пишу тексты! Писатель я!
- Дурачина! Кому нужны твои тексты! Ах-ах! Какую работу… Ты был журналист японской телекомпании! Теперь кто? Теперь – олух! Бездельник – без денег!
До бесконечности будет низвергать меня общество, люди не поймут убеждений. Я знаю, что стану счастливый, буду радоваться 100 рублям лишним, писать и получать удовольствие (настоящее! не мазо!) поди, объясни общему мнению, что так лучше – мне.
Не объяснишь.
Поэтому я продолжаю верть, кручусь в жизни и страдаю.
Мучаюсь.
Какие плоды кроме денег? Нет плодов. Бесплодно древо работы, зачем я страдаю? Зачем! Зачем! Зачем! Кого ради! чего!
Ни денег. Ни славы. Ни Кати Щ.
Нихуя.
Когда-нибудь брошу работать и займусь делом. А пока только по утру Шелест на НТВ и противный растворимый кофе. Да не Шелест уже, а кто-то с непонятным именем и фамилией. Уже не бодрое утро, а Шелест совсем не в восторге от нового занятия. Она мало смеётся в эфире и не говорит, так что ясно – ей нравится: «Они меня здесь мучают, мучают».
ЗАРОЖДЕНИЕ РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ
К 15 ноября я тёпленький – был готов. Великие дела меня не волновали, мечты забыты, все сорваны засовы, двери нараспашку и ветер гуляет в мыслях. Я окончательно оформился – наплевал на всё – работу, отношения с друзьями и женщинами, будущее, прошлое и настоящее. Всё потеряло смысл.
В жилище царило запустенье – я не убирался тут с полгода. Приятели захаживали ко мне временами, мы пили и курили сигареты, оставляли после себя мусор. Пивные банки и бутылки, початые сосуды вина, обёртки, окурки, пустые пачки от сигарет, рёбра от воблы – чего только не оставляли. Я не убирал. Сдвигал всё с пути ногой, а пути моих – два. Один путь к постели с серой от моих нечистот простынёй и жёлтой, от нечистот моей головы – подушкой. Второй путь от постели к компьютеру, где я писал свои тексты, игрался против электронного мозга в шахматы и общался по Интернет.
Запустение в уме царило не меньшее. (Может и большее.) Вряд ли я мог адекватно ценить реальность, только понимал её, а ценить – не мог. Потому что всё плохо, против меня. Тёмный туннель и даже света в конце не видно. Что там свет! я конца-то не видел!
С первых чисел ноября я напивался ежедневно. Не выпивал – путать не надо, а напивался! Это делается легко. Вечером после работы договариваетесь через мобильный телефон о встрече с кем-то. С мужчиной или женщиной – всё равно. Встречаетесь с согласным мужчиной или женщиной в баре и заказываете пива. Без закуски. Если хотите напиться – пить надо без закуси на голодный желудок.
Итак, мы на месте. Что пьём? Правильно, пиво! Закуску куда? Правильно! в жопу закуску! Никаких картошек фри и гренок! к чёрту гренки! в пропасть – картофель! Можно сразу заказать на двоих кружек восемь, но чтобы не громоздить стол – лучше подавать поэтапно. (Пьём самое дешёвое пиво – думаем, что нам ещё напиваться и экономить до зарплаты.)
Немедленно пьём.
Я обожаю пиво в кружках. Моё сознание в восторге от запотевших прозрачных кружек и жёлтого напитка. Все формы радуют, особенно форма ручек. Редко, в моменты полного забытья, я начинаю водить языком по стеклянным ручкам пивных кружек. Преследую все изгибы, убеждаюсь в гладкости и наслаждаюсь вкусом. Не смотрите на меня как на полоумного! не смотрите – как!
Я и есть полоумный. Пока не безумный, но ум наполовину уже потерял. Он вернётся, в жутких мучениях похмелья, но не сегодня. Не скоро.
Ладно – мы пьём пиво. Сидим в немодном месте и пьём, смотрим на вертлявых молодых женщин. Они хорошо вертятся, но я верчусь в этой жизни – лучше. Много лучше.
За пивом следует обсудить что-то волнующее. Ну, например, что антоним к слову «смерть» вовсе не «жизнь». Невежды думают «жизнь», а я утверждаю – «рождение». И это правильно! Хо-хо! Я эрудит, разумеется! Мозг!
Дальше развиваем тему. (Между обсуждением следует многозначно держать паузы и пускать в потолок сигаретный дым.) Говорим, что смерть – не обязательно остановка сердца и разложение мозга, смертью может быть – загробная жизнь! То есть уже не понятно, какой антоним правильный. Жизнь вне гроба против жизни за гробом – всё верно – «жизнь» против «смерти».
Но есть ли загробная жизнь? Мы не знаем. Может, есть, а может – нет. Всем известно, это вопрос спорный. Получается ответ нужно держать такой: антонимом к смерти является, безусловно, рождение, но! кроме того, если существует потустороннее – значит и жизнь – тоже является антонимом.
Тут начинаются излевания и обиды, дескать, преподаватель профессор поставил «2» не разобравшись в вопросе. За ответ: «жизнь антоним смерти». Для него всё известно – нет жизни за гробом. Какой подлец! Откуда он знает! профессор! Что за глупость! Пойдём к православному профессору, и он не поставит «2». Ни за что не поставит!
Вот так в грязных забегаловках мы стоим, не вставая с табуретов, над учением в университетах. Неучёные парни и бестолковые женщины – выше. Не ждали? Решаем вопросы не в кафедре, а в забытых кафе и подвалах. Тянемся к знаниям сами, готовы обсуждать и находить верный ответ. Мы, по сути, открыли новый образовательный процесс, новое просвещение, безотказное. Ну, кто откажется поговорить за пивом в грязном кафе об интересном? Только богатая бестолочь, которой допизды проблемы жизни и смерти – откажется.
Пускай тогда бестолочь, раз ей всё допизды, работает за нас, мыслителей, а мы будем учить и учиться. Будем узнавать, и растить культуру современности, являть людям мир, который реален. Раз есть грязные кафешки – нужно сидеть в них кому-то. Богатая бестолочь идёт в клуб «Инфинити» и думает, как бы понравится тёлке и трахать её – как, а мы много работаем, (всё равно хватает денег только на забегаловку) тянемся к знаниям, пытаемся узнать вся и всех, да не просто узнать! Познать пробуем! Узнать у кого-то – легче простого! попробуй познать сам!
Давай революцию! Долой настоящее положение дел! Ага! да! Вот мы и выпили литра два-три жёлтого дешёвого пива.
Дальше прощаемся, интересно провели время, едем по домам. Я отправляюсь на комсомольскую площадь, хочу сесть на электричку. Беру в дорогу спиртного – вина или портвейна. Сажусь в поезд, откупорю бутыль и открываю книгу, кладезь знаний.
Люблю книги. Единственная моя любовь – книги. Сейчас я изучаю творчество современников, не обязательно живых, просто они близки мне по времени. Впечатляюсь Лимоновым, Ерофеевым, Маяковским. Особенно восторгаюсь Андреем Колесниковым из газеты «Коммерсантъ». Для развлечения зачитываю страницы Ильи Стогова, ему ещё много предстоит учиться. Радует Пелевин, не возбуждает, просто – радует. Владимир Сорокин, наоборот не радует, только возбуждает.
Люблю книги.
Стараюсь отречься от переводов иностранных авторов. Не нравится мне читать перевод. В языке сила, а какой язык у переводчика? Скверный у переводчика язык, корявый. Переводчик легко написать может «…был высокого роста» и никто не заметит. Вы заметите?
Я – сразу замечу.
Не люблю авторов в переводе, не уважаю иностранных писателей. Хотя, бывает, читаю. В основе классиков – Бредбери, Буковски, Хемингуэй… Весь путь от станции Москва до станции Крюково, в электричке, потягивая алкоголь, я изучаю книги.
Потом Зеленоград.
После того как с платформы схлынет народ, отправляюсь в бар «Кружка» на площади Юности. Или покупаю алкоголь в супермаркете и захожу в гости кому-то. Или домой, выпивать и писать тексты.
Спать хочется сильно – нужно бороться.
Вот если сидишь в баре «Кружка», то бороться легко. Там шумно и можно дёшево выпить. Когда дорого выпить – меня всегда клонит в сон, когда – дёшево, не клонит. Я веселюсь – как же классно! Как здорово выпить задёшево! Зачем спать!
После бара легко и не дорого поймать такси до дома или специально заказать машину к выходу. Когда останавливаются машины без боковых зеркал, мне не о чем говорить с водителем. Значит подлец, а не водитель! Так – очень люблю рассказать или выслушать – это же люди! их интересно слушать! Каждый человек – это кайф!
Вот я дома. Тяжело опускаю на пол сумку с рабочими атрибутами – диктофоном, записями, книгой и нужными прибамбасами. Сажусь на кровать устало, тру глаза и покачиваюсь пьяный. Откупориваю очередную бутыль, выпиваю и падаю в неубранную постель.
Засыпаю в одежде и с утра пробуждаюсь, всё пьяный, сонный, вялый. Болит тело, плохо мне. Нужно спешить на работу. Я скоро похмеляюсь немного, чищу зубы, кое-как причешусь и еду. Опять в дорогу. Снова пробки на трассе, толпы у метро, толкотня и серость.
Как-то, придя домой или 14-го или 15-го числа последнего месяца осени, я решил – с меня хватит. Мне необходим отдых. Я болен телом и разумом, чертовски устал.
Набрал номер рабочего автоответчика, выслушал запись на японском и, задыхаясь от волнения, проговорил в микрофон: «Я болен. У меня температура и бред. Мне очень плохо. Я не могу шевелиться и вертеться – меня доканала природа. Сквозняки, ветра и низкая температура – убивают. Мне надоело. Я заболел. И буду болеть всю неделю. Не могу появиться в офисе и делать работу. Мне нужна неделя. Спасибо». И отключился.
Упал в постель и проспал сутки.
ЧАСТЬ II
«ДНЕВНИК КРАСНОГО КОМИССАРА»
БЕЛАЯ И ГОРЯЧАЯ ГВАРДИЯ
У меня есть приятель по имени Федос. Это он заразил меня писательской дурью, заставил думать, что этим можно прожить. Мы сошлись с Федосом по всем пунктам – курим, пьём (и как пьём!), не хотим работать, хотим быть писателями.
Федос без ума от Чарльза Буковски, у Федоса все романы и рассказы американца, Федос старается поступать в жизни, как поступал Бук. Это погубит его однажды. Я читал Буковски и знаю, что Федоса это погубит. Потому что нельзя верить писателям в переводе. Переводчики всё исказили, а Федос – поверил. Это – его просчёт.
Мы встретились с Федосом прошлой зимой в баре «Глобус» в Ясенево. Пили дешёвый портвейн и пиво. Сначала слонялись по подъездам прилежащих к метро девятиэтажек, и пили портвейн из бутылки, потом перешли в «Глобус» - напились там.
В ноябре я часто виделся с Федосом, раз на неделе – точно. Мой приятель постоянно готов выпить, это не отнять. Если я хотел выпить (а хотел выпить тоже – всегда) – звонил Федосу. Он соглашался, если уже не пил с кем-то.
В пятницу я звал Федоса в гости к барышням с филфака. Приятель не хотел ехать через всю Москву в Зеленоград поздно вечером.
- Федос, - мурлыкал я в трубку, - это не тупые девочки, это женщины с филфака, с ними можно говорить.
- А много их?
- Много, Фёдор, их очень много. Огромное количество не тронутых растлением женщин. Тебе расскажут образование слов, и что за чем следует – коннотация или рецензия. Федос, эти девочки про нас.
- А где всё будет?
- Фёдор, приезжай скорее. Всё будет напротив моего дома, я вижу свет в окнах, где всё будет, и много женщин – вижу. Они уже начали пить! друг мой, взываю! торопись!
- Ну, так далеко ехать, так далеко…
- Фёдор! ты будешь жалеть потом! – Сказал я твёрдо, ибо всегда Фёдор жалеет об упущенных пьянках и всегда самое интересное течёт без него, - Одумайся, друг, ты всё упускаешь!
- Я приеду завтра, ОК?
- Хорошо, Фёдор, не кляни меня завтра, что упустил время.
Он, правда, приехал назавтра и точно – жалел. От одного моего довольного вида потекли слюни, и заныло под ложечкой у приятеля. Я едва прошаркал к двери и с трудом открыл её Фёдору – так я напился с женщинами. У друга мутнело в глазах от зависти, он ярился вокруг меня, разомлевшего на кровати, метал искры и требовал повторения вечера. Я через силу улыбал губы и шептал: «В одну воду нельзя ступить дважды, мой друг, никак нельзя». Когда я сказал, что на парти чуть не изнасиловал одну женщину, и меня с позором выставили среди ночи, Фёдор совсем взбесился. «Как так?!» - ревел, - «Без меня!!»
Он успокоился, наконец. Достал из рюкзачка бутылку «Жигулёвского» и стал её сосать на кухне. Я присоединился, и мы обсудили планы вечера. У нас был всегда единственный план – напиться, а дальше – посмотрим. Когда напился – думается легче, идеи так и лезут из головы, я всегда говорю: «Пьяный трезвого – мудренее!»
- Как ты мог! – Сетовал Фёдор, - Как мог ты без меня опоить прелестниц с филфака! – Тёр кулаками глаза.
- Прости. Но ты сам всё решил. Я взывал твоему разуму – ты ослушался. – И клал руку ему на плечо, - Будешь теперь слушать меня? будешь?
- Буду! Буду!! – не скрывал Фёдор чувств и прижимался к моему плечу. – Друг!! – Рыдал он.
- Друг!! – Я обнимал его и пальцами шевелил кудри на лохматой голове.
После признаний я позвонил семье Соломатиных. Саше и Кате. Молодожёны всегда веселы и часто стремятся выпить. Ячейка общества сложилась у Соломатиных отменно. Жена – любит выпить, муж – обожает. Саша и Катя мои хорошие друзья, всегда готовые поддержать компанию несчастного. Семью Соломатиных я пригласил в любимый бар «Кружка».
Мы посидели ещё с Фёдором на кухне, поговорили тихо, допили пиво и двинулись. В такси, которое мы поймали возле «Универсама», мне хорошо думалось. Сидел на переднем сиденье, глядел в окно на яркие вывески и вспоминал город летом. Меня возбуждало путешествие по ночным улицам Зеленограда. Я чувствовал словно солдат перед боем. Мне было страшно – да, но одновременно я жаждал событий, крови. Страшился, но не боялся – как опытный вояка – хотел быть в авангарде, выжить и потом рассказывать ближним: «Я был там! Все только говорят об этом! А я был! Не видел – участвовал!»
О, да! В мыслях меня провезли мимо клуба «Дебаркадер», «Подземка», мимо перекрестка, где бились насмерть прошлой осенью. Где мне вышибли зубы! Я хорошо всё помню – как раз я, Соломатин и боксёр растаман Камышников сражались против пятерых подонков. Кровь заливала рукава курток, и я не мог подняться потом с кровати неделю. Точно под окнами двухэтажного магазина из красного кирпича – шла потасовка.
Таксист катил нас по новому мосту, увитым гирляндами жёлтых лампочек, вдоль Панфиловского проспекта. Всё знакомо тут! в Зеленограде! Вот фотостудия, где делал снимки на паспорт, по этим дорожкам вдоль трассы разгонял велосипед до 50 километров в час! Тут живёт святая блядь Маша Г. Дальше – книжный магазин, куда часто захаживал школьником, второй район – я трахал пять женщин из второго района – площадь Юности. Остановите!
Мы расплатились и хлопнули дверцами, я заметил – зеркала на месте. Зашли в бар и спустились по лестнице. Соломатины ждали нас с пивом, улыбались и радовались. Поздоровались и сели за стол, вместе – подняли пивные кружки. Наступил наш момент…
Вы думаете, есть что-то величественное в этом моменте? когда подняты и готовы взаимно коснуться кружки многих людей?
Я думаю – есть.
По-хорошему, надо бы играть гимн каждый раз, когда кружки людей прикасаются. Только какой гимн? России? Символично. Хотелось бы, но – мимо. Нужно играть не гимн, а весёлую песню. Например, хит «Привет с большого бодуна» группы «Дюна». Или «Я танцую пьяный на столе нума-нума-е!» Мало ли хороших песен?
Очень хочется всё-таки гимн России.
После первой кружки пива все размякли, обвисли на стульях. Саша ковырялся в мобильном телефоне, я – в носу, Фёдор наблюдал футбольный матч по ТВ, а Катя курила папиросу.
Уже не мог больше бороться с ленью, я сползал со стула от лени. Поэтому спросил окружающих про футбол.
- А кто играет?
- Ты что? не видишь? – удивилась Катерина, смущая знанием. – Синие против красных!
Подумалось, это знаменательный матч. Пидарасы против коммунистов.
- Катя, а правда ли, что Маша Г. в обиде на меня? – продолжил я светский разговор.
- Вовсе нет! Она тебя – ненавидит.
Какие страсти я узнаю. Пожалуй, лучше буду созерцать выдающийся матч.
- Всё! – сказал Александр, закуривая, и отложил мобильный телефон.
- Как – всё?
- Вот так – всё! Идём в «Ниццу».
- Зачем же так сразу и – в «Ниццу»? – я испугался не в шутку.
- Там Банан и Ко. Музыка там, танцы. Пошли.
Сейчас я объясню последнюю информацию, вы же не поняли – ни черта. Банан – наш друг. Банан десантник запаса, дембель. Он большой и сильный, этот Банан. А «Ницца» - дешёвый бар. Раньше «Ницца» была огромное приятное и чистое кафе, потом, увы, разорилось. Теперь в здании – дешевый безымянный бар, его называют по привычке – «Ницца». Там заседают примитивы в белых рубашках и кожаных куртках со своими толстыми женщинами, пьют водку и слушают хиты радио «Динамит».
Мы тоже хотели приобщиться к приматам в белых рубашках, заседать с ними, Бананом и Ко. «Ницца» в двух шагах от «Кружки». В Зеленограде вообще всё – в двух шагах от кружки или рюмки, но «Ницца» и, правда, близко.
В этом баре оказалось всё, как я полагал. Банан сидел с приятелями за столиком в углу, мы наскоро познакомились. С десантником был туповатый Максим, охранник кого-то, лет тридцати с виду. Девушка Лия – два метра роста и два высших образования, Илья – меньше Лии, без высших образований, но обладает двухметровой женщиной.
Легко и просто мы начали напиваться. Кажется, у Ильи был день рождения. Мы с Федосом пили много пива, остальные – водку. Пепельницы и кружки уносили вяло и постоянно на столе мы имели от 6 до 8 – пустых кружек и две-три – полные пепельницы.
Разноцветные фонарики под потолком крутились, толстые тётки танцевали под ними, все вокруг – танцевали. Я сидел на стуле, набравшийся хмеля, и думал, что не хорошо всё. Точнее – не плохо – кто спорит? но не хорошо. Со мною нет женщины и это непривычно. Раньше часто случались парти на четверых – ячейка Соломатиных и я с Аней, почти ячейка. Катерина очень любила разговаривать с Аней, они мило смеялись друг с другом и хихикали в ладошку.
Бывало, что и в этот бар мы захаживали. Сидели и набирались пива, общались. Мне всегда безразлично – со мной Аня или нет, но было приятно набираться пива, смотреть на тело подруги и знать – ночью меня ждёт секс с этим телом. Какой пожелаю секс – Аня делала, что хотел. Сейчас я сижу и слушаю пьяного Фёдора.
- …мне сказал Александр. Представляешь! ведь, правда! У нас преимущество сейчас. У нас с тобой – цель! Мы хотим стать писателями, знаем, что хотим от суки жизни. Это уже много – знать чего хочешь!
Я глупо улыбался Федосу. Мне нравился мой пьяный товарищ. Он ни хрена не понимал. Если хочешь стать писателем – будь им, пиши! Стать писателем может каждый.
- Ты имеешь в виду издаваться?
- И это – тоже!
Он ни хрена не понимал.
Катерина звала меня танцевать, я смущённо отказывался. Под хиты радио «Динамит» сложно танцевать, я пьян и смог бы, но память! Обычно когда танцевал с Катериной, Александр танцевал с Аней.
И кто я после всего? После таких мыслей – кто я? Правильно – рохля. Бесхребетная нюня, которая не знает, что хочет в жизни – я. Что? – звоним Ане?
Нет.
Гордость спасает. Это чувство как червь разъедает меня третий десяток. Из-за него я мучаюсь. Иногда изживаю полностью, и получаю вдоволь пощёчины, а потом снова – горд. Чему гордиться? Не мне – вообще человеку? Уже отвечал – только друзьями. Я посмотрел на пляшущих Александра с Бананом, тоскливо – на пьющего Федоса.
Откуда она только берётся – моя гордость?
Вокруг началась суета – принесли счёт – не в меру длинную ленту от кассового аппарата. В графе «итого» стояло число больше $100. Столько не было, посему мы начали заседание.
- Уйдём чёрным ходом в леса. Я прикрою. – Сурово кивнул десантник Банан.
- Почему не хватает? Я же считал. – Илья ещё раз рассеяно пересчитал скинутые в общак купюры.
- Сначала уходят женщины, – Александр обвёл нас взором, давя на слабину. – Потом уходят мужчины.
Никто не пошевелился, даже женщины.
- Нет, ну блять… 2900. Почему не хватает? Я же считал!
Я знал, почему не хватает. Женщина с двумя образованиями была вправду умная – она не скинула в общак ни рубля. Я спрашивал Лию в процессе вечера – кем работают люди с двумя высшими? Она скрывала. Решил, что уборщиками, либо ФСБ – иначе, что скрывать? Я никогда не скрываю, что работаю на японскую телекомпанию – мне льстит это.
- Женщины, надевайте верхние вещи и за угол здания.
- Максим с Бананом берите нашу одежду.
- Илья, ты пидарас, оставь деньги и шагай вместе с женщинами.
- Нет, ну я же считал… - Илья смотрел в потолок, делая последние расчёты, и послушно надевал куртку.
Мы посидели втроём – я, Фёдор и Александр. Недолго покурили и без одежд вышли на улицу, якобы вдохнуть воздуха. Нас распирал хохот – мы были пьяными разбойниками. Ощущение было, словно отломал сразу двадцать или тридцать боковых зеркал. Давясь, побежали к нашим за углом.
В суматохе Александр вконец обнаглел и не оставил бару ни рубля, тряс пачкой денег над головой. Фёдор тряс украденной пивной кружкой – он всегда крадёт везде кружки. Это болезнь Фёдора.
Мы нанесли ущерб бару и довольные думали, куда тратить сумму. Зашли в ночной магазин и купили много иностранного пива, я украл десяток пирожных с полок – мы воры!
- Поехали в «Вечерний Экспресс»! – голосил Александр, кружась в эйфории.
Сейчас расскажу про «Вечерний Экспресс» - вы же не знаете ничего. Только мудаки ходят в этот клуб, в эту клоаку зеленоградской культуры. В середине девяностых в «Вечернем Экспрессе» стреляли каждую ночь, возле дверей дежурил милицейский отряд и скорая помощь.
Я вместе с отрядом штурмовиков, с бритой головой, в берцах и штанах-хаках, устраивал рейды в «Экспресс» против чёрных. Мы заходили, человек 20-30, сметали охрану (двух тощих парней), переворачивали столы и били кавказцев. Потом все ехали в единственный зеленоградский травмпункт, с ножевыми порезами и рассечёнными бровями, там нас вязала милиция. Через недели 2-3, когда выздоравливали, всё повторялось.
- Все едем в «Экспресс»! – голосил Александр, кружась в эйфории.
И мы поехали сразу на двух такси. По дороге я наливал пиво в кружку Фёдора, а сам пил из бутылки.
В ночном клубе мы пересчитали деньги и решили, что вход слишком дорог. Вот если бы можно было «своровать» вход – зашли бы. А так…
Пили пиво перед входом. Я скучно оглядел парковку и определил, что авто никому не мешают ходить. Решили ехать в «Карину».
Я сейчас расскажу, что такое «Карина» - вы же не знаете ни черта. Это бар при студенческом общежитии – самое отстойное место Зеленограда. Только мудаки ходят в «Карину». Таких мудаков, которые за ночь обошли три самых отвратных питейных места города – я ещё не видал.
Мы пошли до трассы пешком, и я сказал Фёдору, давай споём песню!
- Какую?
- Нашу!
Мы заорали на всю ночную улицу Боба Марли.
- NOO! WOOMEN! NOO! CRY!
Потом Федос сказал.
- Давай споём Сашу Васильева «мне 20 лет».
Но мы не помнили слов. Спросили окружающих, кто знает эту песню? Оказалось – никто.
- Я знаю, кто знает! Хипарка!
(Это наша подруга – юная журналистка.)
- Звони скорее! Буди и спрашивай, как начинается песня!
Фёдор набрал номер, разбудил в 3 утра Хипарку и узнал слова песни. Мы её даже петь не стали – я выл «хочу быть с тобой», Фёдор – «no women no cry».
Частники подбросили нас до «Карины». Внутри ждала засада. Грязный пол, с зеленеющей в углу лужей человеческих нечистот. В проходе мужчина в кожаной куртке бил женщину. Он схватил её за волосы, мотнул и влепил коленом в живот несколько раз, швырнул в зелёную лужу. Женщина была толстая и некрасивая, с огромными фурункулами на лице, в мешковатой коричневой куртке. Мужчина – маленький и толстый.
Банан шёл впереди всех и оттолкнул мужчину, когда тот шпиговал лежащую женщину ударами ног. Разумеется, мужчина расстроился и ушёл за приятелями. Когда поднимали толстуху, она укусила меня за руку, толкнула Банана и сказала, чтобы мы не смели трогать её мужа, молодые подонки! Убежала за ним.
Федос всё время говорил по мобильному телефону с женщиной из Санкт-Петербурга. Через полчаса он пропал из бара – никто не заметил когда именно. К тому времени сидели за столиком и тянули «Heineken» из бутылок. С Катериной мы пошли на улицу искать приятеля, остальные были заняты личными разборками.
На улице жутко холодно, мы кутались в куртки и, стараясь не стучать зубами, обсуждали что-то. Катя корила за Аню, говорила, что стоит хотя бы позвонить и справиться о делах. Хули справляться? – думал я. У неё есть бойфренд и сейчас после секса с ним, Аня спит, положив голову парню на плечо, пьяная. Я что ли не знаю Аню? Хули справляться?
Места вокруг студенческого общежития глухие. Пару недель назад недалеко убили парня студента, порезали ножом и долго пинали. Изувеченное тело нашли не скоро. Фёдор почти без денег и не знает город – куда он мог деться? Мы обошли окрестные автобусные остановки, приятель мог уснуть там, прошлись по дорожкам – никого не нашли.
Когда вернулись, всех выставили на улицу из бара. Банан плакал, сидя на асфальте, он молотил руками по земле и говорил, что влюблён в высокую женщину с двумя высшими образованиями. Было неприятно смотреть на него.
Лия с Ильёй стояли поодаль. Заметно, что Лия не прочь остаться с красивым десантником. Илья замёрз и дрожал, глядя в ноги, казалось, он до сих пор не может понять: «Ну, как? Я же считал…»
Максим бегал от Александра, который укрывал курткой десантника, к Илье и пиздел, чтобы ему дали денег на такси, что хочет домой. Я подошёл и протянул Максиму сто рублей, он крепко потряс мою вялую руку и исчез. Равнодушно смотрел ему вслед – как он машет попутным машинам, садиться и уезжает.
- Хули, ты рыдаешь? – сказал я, стоя над Бананом и ударил слегка ногой. Он отвращал, огромный, сильный, но жалкий. Я никогда не плакал из-за женщин. Я вообще никогда не плакал – сколько помню себя. Маленький, замученный, убитый алкоголем и никотином – не плакал.
- Хули, ты рыдаешь! Мудило! – Банан хлюпал носом и тёк глазами, обнимая колени. Я ещё раз ударил его. Постоял.
- Не плачь, брат. – Сел рядом и толкнул его плечом. – Вставай, холодно сидеть. Ты просто напился.
Банан всхлипывал с минуту, поднялся и вытер слёзы. Глубоко вдохнул, выдохнул и надел куртку.
Когда он вернулся с армии – Александр как раз женился. На мальчишник не было денег – мы пили водку дома на кухне, отдав все деньги Катерине и женщинам. По-пьяни мы резали руки и братались кровью с Бананом. Я не пожалел сил и порезал себе вены, было много крови. Банан порвал тельняшку, полил рану водкой и перевязал. Потом я несколько дней не менял полосатую, в коричневых пятнах повязку на руке. Не признавался, но было приятно, что обо мне заботились.
Фёдор спал возле моей квартиры, на лестничной клетке, подложив под голову рюкзак. Разбудил его, мы зашли в дом и уснули сразу, едва сбросив вещи. Я ещё бормотал.
- Мж ты бш чай?
- Мж бду, - ответил Фёдор.
Мы уснули. Стрелки настенных часов показывали девять утра.
АЛКОГОЛИЗМ – ПРЕЗРИТЕЛЬНАЯ ПОДНОЖКА НАРКОМАНИИ
Наверное, я отстал от жизни – никогда не курил коноплю – ни разу. Даже пробовать не собираюсь. Когда рос – травы не было много, её почти невозможно было достать. Марихуану не продавали на каждом углу, если купить – только через знакомых.
Не было растаманской моды, музыки Ска, Регги – тоже не было.
Понятно, что коноплю курили во все времена. Мне однажды пожилой милиционер рассказывал. Заперев за пьяным шестнадцатилетним клетку КПЗ, он говорил со мной через решётку – накурившийся. Рассказывал, что курит траву – жизнь. С тринадцати до сорока, почти каждый день. «Тебе нужно бросить пить!» - говорил он и пробовал просунуть голову через решётку, ко мне, - «Во что бы то ни стало – бросить! Трава – вот что тебе нужно!»
Не знаю – можно это считать рекламой марихуаны? что человек курит долго и жив? Не знаю. Ведь, правда, хороший пример? Мужик стал милиционером, работает в КПЗ, ловит пьяных малолетних негодяев…
Плотно отсидев на таблетках, порошках и прочей дряни, мне не хочется пробовать траву. Я считаю это пустой тратой денег – траву. Ещё – проблемы с законом. Водку-то все милиционеры пьют, а вот курят марихуану – не все. Всё-таки не все.
Я падаю из одной крайности в следующую – каждый раз. Одурев от безделья одной зимой, я и друг Камышников стали принимать таблетки «Тарена». Как мне говорили, это препарат от радиации – повышает иммунитет организма. Предприимчивые изымали таблетки из древних автомобильных аптечек и продавали.
Мы брали шесть таблеток за 200 рублей в компьютерном клубе напротив нашего с Камышом дома – мы живём в одном доме. Сначала Камышников пробовал сам, ему посоветовал кто-то из институтских товарищей. Затем предложил мне.
Тарен менял мир. Такого обилия ярких галлюцинаций я не испытывал ни от чего, что пробовал позже. Много побочных эффектов – температура под сорок, постоянно потеешь и бегаешь в сортир. Когда спадает температура, с ней исчезает чувство опьянения. Галлюцинации остаются до 30 часов – это мешает.
Представьте, вы собрались по делам, выспались и плотно отобедали. Выпили кофе. Никаких признаков бывшего кутежа. Стоите на автобусной остановке и вздрагиваете! – по трассе наряду с авто плывёт пароход. Огромный металлический пароход! с трубой, иллюминаторами – пароход!
Вы трёте глаза, оглядываетесь на окружающих – почему не вздрогнули они? И снова на дорогу – парохода нет. Теперь все автомобили везут холодильники – в приоткрытых багажниках, салонах, на крыше – все везут. Тарен менял мир.
В новогодние праздники я отправился в московский клуб «Ультра», где мне всучили на пробу таблетку Е – Экстази. Понравилось.
До сих пор не пойму – откуда брались деньги на таблетки. Пробовали всё, что продавали в компьютерном клубе напротив. С Камышом мы сделали самостоятельное заключение, нас никто не учил – на таблетках классно танцевать под электронную музыку, ходить в найт клабы. Началось.
В Зеленограде тогда был один клуб – ныне покойный «Метро» - где после 23.00 ставили электронную музыку. Мы были не одни – умные. После 23.00 в клубе собирались такие же. Быстро сложилась компания, появился жаргон, темы, интересы. Лично я любил писать под таблетками миниатюры. Приходил после клуба домой, садился за стол и писал маленькие тексты. На утро перечитывал и удивлялся – откуда у меня столько идей!
Если скажут, что наркотики не открывают сознание – я плюну в глаз и выругаю. Лучшие миниатюры сложились в большой текст, который опубликовали на день борьбы с наркотиками – всё в той же институтской газете. Текст признали «лучшим журналистским произведением» Москвы. Декан журфака МГУ Засурский вручал мне диплом и путёвку в Болгарию на сцене ГКЦЗ «Россия».
Когда писал, и когда оценили – прошло много времени. Я уже не принимал таблетки, ещё не начал много пить. На центральную сцену страны вышел улыбчивый, бодрый и перспективный – в короткой мятой тишотке и тёртых клёшах. Вылитый – в завязке. Радостный к жизни.
Камышников не завязал. Не перешёл на шприцы – как часто пугают потребителей лёгких драгс – но не завязал. У нас давно было правило – не пробовать «белого» - героина, и Камыш держит его. Сейчас он сидит на траве, иногда потребляет ЛСД. На марихуане – сидит плотно. За последние два года я не видел его трезвым.
У Камыша от косяка уже нет синяков под глазами и надрывного хохота – нет. Мой друг – сидит. Спичечного коробка с травой – бокса – ему хватает на два-три дня. В месяц на коноплю уходит до пяти тысяч рублей. Институт Камышу оплачивают родители, траву оплачивает сам – печёт ход-доги и разливает колу в фаст-фуде.
- Ты охуел? – спрашиваю всякий раз, когда мы идём по людной улице, а он закуривает косяк, не стесняясь.
Камыш отмахивается. Ему уже допизды «палево». Пустые глаза после трёх «паровозов» и несвязные мысли. Человек-трава.
Иногда смотрю на него и думаю – таким мог стать сам. Смеюсь себе – а какой стал? На алкоголь в месяц уходит больше 6000 – я считал как-то от скуки.
И вот мы сидим в дешёвом баре – наркоман и алкоголик – смеёмся над собой. Я пью четвёртое пиво, Камыш курит косяк. Что с нами стало! Какими мы были. Вспоминаем поездки в «Метро» и делимся новостями. Сегодня в ночь Камыш отправится на приват-парти.
- Приват-парти?
- Знакомые снимают дом отдыха в Андреевке, привозят аппаратуру.
- Танцы?
- Наркотики, танцы, давалки…
- Меня интересуют давалки.
- Девочки. Творческие личности. Художницы, танцовщицы или журналистки. Любят прогрессивный транс и коноплю. – Он затягивается и долго держит дым в лёгких, выдыхает, - Анька бросила?
Я пропускаю фразу мимо ушей. Мой друг давно и так – понял.
- Откуда ребята?
- С Москвы.
- Им делать нечего? – сюда ездить?
- Понимаешь, в найт клабах не дунешь нормально, музыку под себя не найдёшь. Народ снимает зал, комнаты – в тихих местах. Всё своё – аппаратура, люди, стиль, леголайз. Ты с женщиной? – вот комната. Электронная музыка уходит в подполье.
- Ты мне дашь интервью по этому поводу? – я пью своё пиво и молочу ногой под столом. Мне нравится происходящее – чертовски нравится!
- Нет.
Камыш зачем-то всё держит в секрете. Как будто полсотни наркоманов кому-то нужны. В Андреевке даже отдела милиции нет – куда их запирать? Хотя рассказывает, был случай, всю компанию повязали. Кто-то из случайных «стукнул». С тех пор ходят только свои, проверенные. Худые парни и девчонки давалки. Творческие личности.
Последнее время в жизни мало событий – я ценю трипы – приключения с любым исходом. Ценю каждую историю, в которую сумел попасть – это так сложно теперь, когда работаешь с 10 до 7 – попасть в интересную историю. Приват-парти в Подмосковье – трип само по себе. Камышников предложил поехать с ним – я согласился сразу.
Возле «Универсама» в 14-м нас ждал Трол. Невысокий, с приплюснутым носом боксёра, тоже – любитель марихуаны и таблеток. Он стоял возле центральных дверей магазина в спортивной ветровке и рюкзачком за спиной.
- Привет, Трол.
- Привет.
Мне нравился Трол – хороший парень. Мы познакомились в сети, оказалось, что живём неподалёку. Камыш с Тролом познакомился раньше меня – сейчас они вместе «мутят» - траву, таблетки, вечеринки, женщин. (Мутить – растяжимое понятие.) Вместе они постоянно – как голубые. Если какое-то дело – маза – один звонит другому.
- Размутим?
- Размутим!
Мне нравятся оба – Камыш и Трол – когда укуренные очень смешные. Однажды я зашёл к Камышу с утра – только кончилась вечеринка. В доме был хозяин, Трол и женщина Наташа – видимо, давалка. Мы сели за стол – есть торт и я сказал, что не голоден – просто выпью чая.
Камыш ел как свинья, он глотал куски торта с рук, облизывал пальцы и лез за новой порцией.
- Ты как свинья, - Отхлебнул я чая и улыбнулся, - У тебя смысл жизни – дунуть и пожрать?
Трол с Камышом уставились на меня, словно я открыл тайну. Ещё секунду и расхохотался бы их взглядам: «Мы никому не говорили. Откуда ты знаешь?»
- Нет. – Покачали энергично головами и вернулись к еде - оба.
Скрывают, суки.
- А в чём ваш смысл жизни, парни? Чем бы вы хотели заниматься всегда?
Оба сосредоточенно ели, но уже смотрели не в тарелки, а косились, не прекращая жевать, на меня. Я веселился и не прятал этого – развалился на стуле и лыбился.
- Есть ли у тебя мечта, Камышников?
Камыш напрягся и съёжился, как будто попал под раздачу на уроке алгебры. Если бы я сказал сейчас – «встань! и отвечай!» он бы послушался.
- Ну, я… хотел бы просто…
- Курить траву и жрать? Что это за мечта! А ты – Трол?
- Даже не думал как-то…
Я рассмеялся – сколько им надо выкурить, чтобы такими стать?
- У вас, что ли, мечты – нет?
Оба недоверчиво закивали – наконец-то нашёлся ответ – но кто его знает этого Пина, сейчас всё перевернёт с ног на голову. Жевала теперь только Наташа.
- У всех есть мечта! – двое вздрогнули. Это конец.
- О чём ты мечтал в детстве, Трол?
- Гарри… - Трол смущённо ковырялся ложкой в тарелке, прокашлялся и, подбирая слова, - Ты сильный собеседник, с тобой тяжело спорить…
Я вышел курить в коридор и согнулся от смеялся. От смеха текли слёзы.
Люблю этих парней. Они добрые и никогда не обидят ни делом, ни словом.
…мы зашли в «Универсам» - купить на ночь съестного, воды, сигарет, жвачек. Трол с Камышом образцово отстояли очередь и сдали рюкзачки. Прошли гуськом мимо охранника, аккуратно двинули впереди себя тележку. Я шёл за ними.
Трол часто останавливался и разглядывал полки, шевелил губами, видимо что-то считал. Камыш в это время медленно двигал тележку. Так медленно, что Трол успевал постоять и догнать приятеля у выезда между лотков. Я спросил.
- Как насчёт пива?
Мы неторопливо пошли к стойке с пивом. Камыш положил в тележку две маленьких бутылочки «Миллера» - себе и Тролу. Я стал набирать «Сибирской Короны». Уложил бутылками дно.
Друзья переглядывались и хмыкали. Наверное, им казалось невозможным выпить столько пива за раз. Я не рассчитывал напиваться, поэтому ещё мало взял.
- Чего хмыкаете?
- Ты это выпьешь один?
- Ребят, у меня пивной алкоголизм, – Я обвёл их безмятежные лица, решил пояснить, - Разумеется, выпью!
Кивнули. Поехали дальше.
Чему я научился из книжек Ильи Стогова – это убедительному слову «разумеется». Я от всех писателей набираюсь – лучшего.
Мы взяли семь банок кока-колы, пять литров минеральной воды, салатов, ватрушек и пирожных, пять упаковок чипсов, много разной мелочи. Не думал, что в магазинах столько всего продаётся – в «Универсаме» я знаю два пути. Первый – к полке с пивом, второй – к винам и крепким спиртным напиткам. Вру – больше двух. Ещё к кассам.
На такси мы выехали из города. Всегда впечатлял контраст Москвы и области – в Зеленограде он чувствуется. Я живу на окраине, если от моего дома пройти двести метров – окажешься за чертой. Пример – посёлок Андреевка. Дома стоят через дорогу – московские и областные – одинаковые. Снять квартиру в Андреевке стоит как в Зеленограде, а купить много дешевле – прописка.
В Зелике асфальт перекладывают через год – отмывают деньги, жиреют – шаг в Андреевку и лужи, разбитые дороги. У нас светло ночью – шаг и – темень, мрачные подъезды, пьяные подростки во дворах. За Андреевку отвечает солнечногорская милиция. Но это – край района. Областные думают – зеленоградские патрули присмотрят – рядом. Те клали хуй на Андреевку. Пока дорогу не перебежишь, менты будут стоять, и смотреть, как тебя избивают – такое случалось со мной.
Как-то один приятель завёл девушку из посёлка. Поздно вечером мы провожали девушку впятером. Пять парней и пуганая девчонка. Когда шли обратно, на черте Зеленограда муниципалы проверяли у всех кулаки – битые или нет – говорили, что в Андреевке избили двоих до смерти. Останавливали три раза за месяц – один раз возили в отделение разбирать личности. То есть – представляете, как часто в маленькой Андреевке случаются разборки?
Я маньяк, наверное. Мне нравится всё происходящее.
Такси остановилось возле ворот в дом отдыха. Мы вытащили сумки и расплатились с водителем.
- Привет, ребят. – Старичок охранник в окошке будки оторвался от газеты, - Опять дискотеку устраиваете?
- Опять. – Как-то обречённо согласился Трол.
Прошли по дороге мимо невысоких домов с балкончиками, свернули и оказались в холле здания. Обычный дом отдыха – с полом мозаикой и стенами, окрашенными в жёлтый. Наверху громко играла попса – у кого-то банкет. Наш зал был на первом этаже.
У входа в зал стояли парни – кто в солнцезащитных очках, кто в радужной панаме или свитере с чебурашкой на груди. Я вспомнил, как ездил на Казантип – фестиваль электронной музыки – этим летом. Там были море и пляж, другая одежда – яркая, кричащая, думаю, ребята с Казана смотрятся зимой – как эти парни.
Трола и Камыша обняли, со мной – поздоровались за руку. Один из парней отвёл Камыша в сторону шептаться – наверное, обо мне. Трол здоровался со всеми, целовал в щёки девчонок, я остался не удел – огляделся. Из зала тащили в холл мягкие широкие пуфики, расставляли вдоль стен – правильно без чилл-аута на бодрой дискотеке не обойтись.
Зашёл внутрь зала, где будет действо, прошёлся. На стены вешали неоновые лампы, стробоскопы, цветомузыку, нарисованные люминесцентными красками – чтобы светились в темноте – рисунки на простынях. На рисунках завивались узоры, росли зелёные поганки. Грибы. Машрумс.
В углу стоял не тронутым стол с водкой и пластиковыми стаканчиками – если, что – все пили водку. Кто-то настраивал аппаратуру – микшер, колонки, провода. Одна девчонка лепила на полу из проволоки и стик-пасты грибницу – те же кривые поганки со шляпкой конусом. У неё здорово получалось – талантливая личность. Я долго смотрел, как из ничего рождается искусство, поганки обрастают пузырями, свиваются ножками, выставляют под разными углами ядовитые шляпки.
Я смотрел долго – мне нравилось. Девчонка достала баллончик распылитель и окрасила поганки в зелёный. Машрумс будут светиться в темноте. Наверняка – будут.
- Как тебе? – Подошёл Камыш в футболке с рисунком ручной работы. – Это (он назвал имя девушки – я не запомнил) – дизайнер. Нарисовала все банеры, - Я снова оглядел разрисованные простыни на стенах, - И мне футболку.
- Слушай, классно. Она – мастер. А где моё пиво?
- На стуле, вон там.
Камыша кто-то окликнул.
Я отыскал пакет с пивом, открыл бутылку, присел и начал пить. Вокруг ходили люди, что-то делали, меня никто не замечал. Держу пари – все уже узнали, шёпотом, отзывая в сторонку – что я пришёл с Тролом и Камышом, что свой. Но они предпочитали молча ходить мимо. Было что-то сосредоточенное в их действиях, приготовлениях и настройках. Для них парти не была праздником, но обычный вечер субботы.
Я вышел подышать на улицу – у подъезда стоял Камыш и разговаривал с парнем в летней панаме. Подошёл к ним.
- …а то мне Трол говорил, а я подумал – ждёт пока. – Панама рассмеялся, - Да и жена не поймёт!
Парень в летней шапке достал косяк, подбил и сунул в рот, чиркнул спичкой.
- Камыш, ты хорошо – беломору привёз, ни у кого нет. – Панама попросил пустить паровоз. Камышников взял папиросу огоньком в рот и долго дунул в губы трубочкой – тому. Дым вылетал из беломора жирной струёй, которую всасывал визави. Струя напоминала кишку поезда.
Панама долго держал дым, выдохнул, закашлялся. Взял сигарету огоньком себе в рот и пустил паровоз Камышу. Посмотрел на меня.
- Я синий, - Постучал по пивной бутылке, - Не дую.
Оба качались и смотрели на меня стеклянными глазами.
- Осталось? – подошёл ещё парень, в лыжном свитере с узором, - Дай добью. Камыш, тебя Лерка зовёт.
Я пошёл вместе с другом. Очень хотелось что-то сказать Камышу, важное, запоминающееся. Чтобы он перестал – дуть. Навсегда – перестал. Вроде: «Зачем? Зачем? Зачем?» и ударить головой об стену и повторять: «Зачем? Зачем? Зачем?» бить до крови, хлестать кулаками по лицу «Дурак! Зачем?».
Он бы всё равно не понял.
Мы шли молча.
В девять погасили свет и включили музыку. Стиль – прогрессивный транс. Это когда от ритма сбивается пульс – меняется каждую минуту – ритм, хочется топать и махать руками. Я выпил шесть бутылок пива и танцевал вместе со всеми. Махал руками и топал.
В танце думал о вечной молодости и веселье. Ведь – как? Будешь курить сигареты – желтеет кожа, морщины. Пьёшь – цирроз печени, алкоголизм. Принимаешь наркотики? Живой труп. Или растение – не лучше. Если перечисленного не делать, то жизнь проходит боком, как-то едва коснувшись. Утопаешь в повседневном – семье, работе.
Я смотрю на отца, он никогда не курил и выпивает редко по праздникам. Пьяным видел его один раз, ребёнком. Отец приходит с работы, ужинает, ложится на кровать и включает телевизор. Иногда раскладывает пасьянс на компьютере. Где жизнь? Зато так она – долгая. Может, счастливая. Лично я не нахожу счастья в просмотре телепередач.
Может, люди понимают что-то такое, чего я не знаю – с возрастом? Может, узнают какой-то секрет – который спасает от рутины? Может, всем делают операцию – удаляют часть мозга, и люди по-другому видят мир? – после? Мне сложно понять – как? Как они справляются с зудом? решают проблему ре-а-ли-за-ци-и?
Мне стало скучно на приват-парти. Я ещё полежал на пуфиках, поговорил с разными людьми, даже с давалками – разговаривал. Две симпатичные девушки с мутным взглядом спросили – чем я занимаюсь?
Я сказал.
- Журналист.
- Тогда бери у нас интервью! – Засмеялись женщины.
Я через силу улыбнулся. Мне уже всё давалось через силу, сидеть – тут, разговаривать с женщинами, даже пьянеть – не получалось. У меня всегда с собой диктофон – я мог бы взять интервью. Пихнуть в «КП» или «МК», жёлтое чтиво поменьше, как интервью с участницами новой развратной молодёжной подкультуры. Женщины бы сказали – много интересного – я умею задавать вопросы.
Дома расшифровал бы кассету. Отредактировал речь в письменную. Добавил бы своего – по вкусу. «Мы этого не говорили!» – кто их послушает? – наркоманок? Забил бы подзаголовки вроде: НОВАЯ ВЕХА МОЛОДЁЖНОГО БЕЗУМИЯ, НАШЕ КРЕДО – НАРКОТИКИ, СЕКС И СЭТЫ ОУКЕНФОЛДА, КАК Я СЪЕЛА ВОСЕМЬ ТАБЛЕТОК «Е»кстази, ОНА СПАЛА СО ВСЕМИ КТО В ЗАЛЕ, МОЙ БОГ – ЗА МИКШЕРОМ, МОЯ РЕЛИГИЯ – ДАВАТЬ. Чего бы я только ни придумал – много ужасов. Мне это не нужно.
Тебе не нужны деньги и слава? Просто так! С неба!
Я вспоминаю фильм, старинный, чёрно-белый фильм «Гражданин Кейн», точнее не фильм целиком – только фразу из фильма. Кто-то сказал – «нет ничего проще – заработать миллиард долларов, если вы поставили целью жизни – заработать миллиард долларов». Это правда. Нет ничего проще – получить, что хочешь, когда знаешь – что. Значит, мне не нужны деньги и слава, да? А что мне тогда нужно? Может быть, кто-то, блять, наконец, скажет?
Кто-то! Скажи!
Что!
Мне!
Нуж!
Но!
Отвечай!! Что мне нужно?! Чтоо! мнее! нуж! но!
Я оттолкнул смеющихся давалок. Вскочил и пошёл к выходу, рванул дверь, задыхаясь. Меня жгло изнутри, я чуть не плакал.
- Эй! – догнал Камышников с моей чёрной вязаной шапкой в руке. – Уходишь? А что не попрощался?
Я прятал хмурое лицо, старался дышать глубоко. Не давать увидеть себя таким – забитым, потерянным. Молча взял шапку. Соврал.
- Просто надоело… Извини, искал тебя и Трола в зале – не нашёл.
Мы распрощались, и я заглянул на миг в глаза Камыша. Там, за стеклом, в конопляном дыме летали бабочки и плясали светлячки – Камыш был счастлив.
Я пошёл пешком вдоль дороги, курил сигареты и голосовал редким попутным машинам – никто не остановился. Так и добрался до дома пешком, пришёл – в мыслях, куртке нараспашку, горячий и взмыленный.
Без ответа – пришёл.
НЕЛЁГКИЕ БУДНИ ТРУДОВОГО НАРОДА
Скоро истекла неделя, которую я запросил на работе. Мне снова пришлось просыпаться рано, ехать на угол 16-го, там садиться в маршрутку или такси и добираться в редакцию. За неделю стало холоднее – я не замечал – просыпался поздно, когда мороз спадал. Теперь по утру – стало ясно – зимы не избежать. Когда я подолгу стоял и ждал автобуса – мои ресницы покрывались инеем. У меня очень длинные ресницы.
Настроения не были провальными, за неделю я немного пришёл в себя. Если подводить итог семи дням – я был доволен проделанной работой. Пил! – семь из семи? Семь! Спал – семь из семи? Даже восемь! Один раз днём! Гулял – часто. Приключений – в меру. Книжки читал? Читал! Всё, что желал – сделал.
Отдохнул?
Правильно!
Не отдохнул!
Ну и что. Всё равно с пользой провёл семь дней «болезни».
Я приезжал на работу, сидел отведённое время в Интернете. Никаких заказов на съёмки и самих съёмок - нет, как говорит начальница – тишина и волшебство. На Украине начиналась революция, но японцы как всегда – думали – стоит ехать? или пройдёт? Японцы вообще много думают – не знаю, как они выживают в нашей стране. Очереди в аэропорту только прелюдия. Эдакое «добро пожаловать в Россию!»
Японцы плачут от нравов спецслужб – вы не знали? Считай, по всей Москве запрещена съёмка – у всех нужно спросить разрешения – снимать. ФСБ, ФСО, МВД, Префектуру – даже ГИБДД – всех надо спросить – «а можно?» Либо наши телекомпании хуй кладут на запреты, либо они все – государственные – никаких разрешений у них не видел ни разу. Японцы честно получают бумаги с подписью, пытаются работать по закону.
Точнее японцы – зачем меня взяли на работу? Разрешения ложатся непосильным бременем на кого?
Правильно!
На меня – ложатся.
Чем ещё занимаюсь? Беру интервью и договариваюсь о съёмках по телефону. Или такой случай – в 2002 году жил в городе Асбест самый толстый кот в мире, нужно его найти. Японцы прислали из Токио скудную информацию, мол, кот в Асбесте, хозяйка – работает в столовой. Всё. И я находил – ставил на уши префектуру Асбеста, все столовые города, телекомпании и газеты Ебурга – работал. К слову – кота усыпили – теперь первенство у австралийца.
Иногда берут координатором на съёмки – едем куда-то с операторами. Приезжаем на место – работаем.
Режиссёр звонит – ну как там?
Всё нормально! – отвечаю.
Меня оператор спрашивает – где встать?
Говорю – тут давай! Место фартовое – не прогадаем!
Подходит охрана – нельзя тут снимать.
Как так – нельзя? Аккредитация МИДа? – МИДа! Так что не надо – ля-ля!
Мы сейчас вам камеру разобьём! – и примеряются уже.
Оператор кричит – не отдам!!
Звонит режиссёр – ну как там?
Нормально! – отвечаю, - Сколько ментам дать можно?
- Ребят, тысячи хватит? Место уж больно козырное. Мы с вашим начальством договорились, просто вас не предупредили ещё.
Вот так – работаю.
Чаще всего сижу в офисе и бездельничаю. Читаю газеты, путаюсь в Интернете, пью кофе – кое-как провожу время. Ничего не чувствую, когда сижу в офисе. Стараюсь удалить это время, стереть восемь часов работы из памяти дня, убить. Конечно, не получается – как можно убить часть себя? Работа – часть. Въелась в жизнь, окольцевала. Все вокруг смотрят – работаешь или нет? Хорошо или средне? – может – не очень? Говорят – как дела на работе? Как поработал? Мне нечего сказать – я весь день бездельничал, убивал время, прожил восемь часов бесполезно! вот так – прошёл день, вот так – дела на работе!
У меня внутренний протест работы. Я протестую – убейте работу для меня! Я не могу больше! Давайте так – я хочу выпить пива и развлечься, а вы говорите – что нужно сделать за это. Хочу кушать? – что мне сделать за тарелку супца? Пока не хочу выпить пива – буду делать, что пожелаю. Проведу своё время с пользой. Я стану гулять и переводить бабушек через дорогу – всё польза обществу – стану писать тексты и вслух читать их на площадях – всё развлечение.
Этот мир устроен неправильно (не говорю – несправедливо, утверждаю – неправильно!). Зачем мне быть на работе? Если не нахожу в ней ре-а-ли-за-ци-и? Плевать на реализацию – зачем мне платят деньги, зачем моё присутствие, если бездельничаю? Глупые предрассудки – быть с утра до ночи в офисе, лишь бы занять, отнять личное время, стереть мечты, сущность – запереть и заставить! – так они думают. Может, думают и не так, а делают всё равно – так.
Ох, - вздыхаю, стоя очередной раз в битком метро утром. Охо-хо. И утыкаюсь в книгу, и много думаю опять, каждый день с утра – много мыслей. Пялюсь в окно маршрутки, на мёрзлые деревца, шикарные дачи вдоль Пятницкого шоссе, рассматриваю столкнувшиеся автомобили, стою в пробке. Прислоняюсь самим лбом к окну, чувствую внутри тряску расхлябанной трассы, ощущаюсь маленьким и ненужным. По глазному яблоку плывут равнодушные пейзажи. Дома… дома… снег… снег… деревья… дома… машины… дорога… вверх-вниз, вверх-вниз… снова снег и дома… Охо-хо.
Нужны перемены - думаю. Всем нам нужны перемены. Да Бог с ними – переменами. Просто – смысл. Чтобы указали – тебе нужно ЭТО. Я бы разбился в лепёшку, пытаясь ЭТО заполучить. Все молчат – скрывают, не говорят – тебе нужно ЭТО. Они, зато говорят – НАМ нужно это. Что тут сделаешь? Мне просто хочется понять – зачем я? Это глупо – понять, но всё равно хочется найти себе что-то. Знать, что делаешь не зря, не в пустоту.
Охо-хо, - вздыхаю.
В поездках на работу прошла неделя. Каждый вечер я напивался до чёртиков. Балагурил, звонил разным женщинам ночью – звал выпить, бил зеркала авто, не высыпался. Пил, пил, пил… Целую неделю до выходных не менял одежду – не снимал даже. Засыпал, как есть, в джинсах, свитере, носках и просыпался уже одетым. Это казалось разумным – спать в одежде. Герой книг и мультфильмов Незнайка говорил дело – «зачем раздеваться? Если утром всё равно одеваться?»
Я применял закон Незнайки ко всему. Зачем убираться в квартире, если потом всё равно – мусорю? Зачем встречаться с девушкой, если потом – расстанемся? Зачем трезветь, если напьюсь? Зачем выглядеть положительно в глазах общества, если проколешься – всё равно? Я ко всему применял закон Незнайки.
Пошла вторая неделя – такая же. Скучная, серая, отвратная. Снег падал густо, гололёд стелил улицы, небо – в пелене, ни лучика солнца. Я продолжал разлагаться. Люди, с которыми можно выпить – кончились, пугались меня, точнее – моего нездорового блеска глаз – скорее нажраться! и отказывались встретиться. Кто не отказывался – Паша Херц. Хотя семья, ребёнок – влекли его – он не мог со мной балагурить всю ночь, но выпить пару стаканов пива – всегда соглашался.
Мы уезжали с Пашей с площади трёх вокзалов после работы. Я в направлении Твери, он – в направлении Щёлково. Выпивали в привокзальных кафешках. Садились в «Экспресс-кафе» или «Оленька» - пили пиво «Сибирская Корона» за 32 рубля. В привокзальных кафешках полно отъезжающих и прибывших на дальних поездах – это нравилось. Я чувствовал приятно среди такого общества. Здесь каждый человек – кайф.
Все сидели по одному или вдвоём за столиками. Толстые женщины или лохматые мужчины с большими сумками – ждали что-то, выпивали или перекусывали. С каждым можно говорить и любой не откажется от разговора – все интересны. Можно выслушать, спорить, узнавать, рассказывать – кайф! Это не пустышки из центральных кафе столицы, не расфуфыренные пустышки, которым и рассказать нечего, только – «был в кино на последнем фильме, а ещё на дискотеке, а однажды на концерт ходили…»
Лица посетителей «Экспресс-кафе» как бы висели среди сигаретного смога – мрачные, грубые, усталые, скорбные. У каждого за устами – история. (Нужно только толкнуть человека и она, история – твоя!) Может, весёлая или грустная, о тюрьме или городе далеко-далеко. Про семью или оставленную женщину, про грязь или свет, скучную работу или дорогу с жизнь – это кайф! – разные истории! Иногда я без приятелей заходил в кафе, и заказывал пиво, подсаживался за столик к человеку и начинал разговор. Если так удавалось, я понимал – день не зря. Всё – не зря.
Это Паша Херц открыл мир привокзальных кафешек – мне. (Действительно – целый мир!) Мы часто выпивали вдвоём, и он всё хотел седеть в кафе «Оленька».
- Блин, название класссное! – Паша тянет букву «с» в слове «класс», у него получается сказать это слово, как никто не может.
- Оленька! Это же название для ресторана! Слушай! – класссно! – Говорил он и не обращал уже внимания ни на что, шёл к дверям кафе. Я за ним.
Мы каждый раз заглядывали в «Оленьку», убеждались, что все места заняты. Шли в соседнее «Экспресс».
- Эхх. – Махал рукой Паша. – Ну, ладно…
К слову, мы сидели пару раз в «Оленьке» - там не очень удобно – все толкаются между столами, пихают, когда встают или выходят дышать. В соседних кафе – лучше.
Мы заказывали пиво и начинали разговор, всегда было – что обсудить. Смеялись, шутили, делились впечатлением от книг, обсуждали, спорили. Паша часто дарил книги, однажды принёс с картинками – огромную, отличного качества – книгу с картинками. Она была завёрнута в полиэтилен, блестела на свету. Мне было приятно. Я сам – не умею дарить подарки.
Мы пили пиво, говорили. Паша успокаивал одним видом – как-то просто внутри становилось.
Иногда мы ездили ночевать к нему домой. (Так! - деловито поправлялся Паша - Мы ко мне едем?) В электричке пили пиво, потом на станции «Щёлково» бежали к маршрутке.
- Быстрей! а то не успеем! – тряслись, подбирая наплечные сумки.
Прибегали первые, садились и ехали к дому. Покупали ещё выпивки.
Дома нельзя сильно шуметь – спала маленькая дочка. Один раз мы приехали раньше обычного, и мне показали ребёнка – смешную толстую девчонку. Она попросилась ко мне на колени и, прищурившись, начала щипать за небритые щёки.
Жена Паши накрывала стол к нашему приезду, мы ужинали и веселились – втроём.
Казалось, всё хорошо. По крайней мере – нормально.
Потом я терялся, опять думал много и приходил к выводу – везде банально дерьмо! Но веселился от этого больше. Получал удовольствие – помните? Опять не высыпался и пил.
Иногда созванивался и гулял с Ольгой. Ольга невысокая, стройная, с маленькой грудью. Мне особенно нравились её короткие рыжие волосы – причёска. С Ольгой я познакомился на давней вечеринке девчонок филфака. Мы редко созванивались с ней и ещё реже шли гулять по Москве.
Подруга училась на третьем курсе филфака МГПУ, много шутила и смеялась. Мне это нравилось. Мы спорили по любому поводу – это нравилось ещё больше. Честно – у меня не было идей – что с ней делать. Ольга не привлекала меня телом, но была приятна в общении, интересна, нова.
Как ушла Аня, меня женщины не радовали, не впечатляли. Я знаю – так всегда после расставаний. Ольга умела веселить и веселиться – это здорово. Ещё она ободряюще действовала – пыталась быть строгой в любых вопросах. Сразу хотелось встать в стойку, перестать растекаться под настроение и держать удар.
- Не нравится – пошёл вон! – Её любимая фраза. Нужно было всегда реагировать.
Отталкивала смена настроений Ольги – она то застенчивая, то жёсткая. Раздражало её приятие мира – жизненный план – семья, дети. Я возился с ней так и эдак, объяснял, что жить надо – одним днём! какие планы? У меня один план навсегда – провести здорово день! Зачем думать о семье, если я не хочу думать о семье? Она ухмылялась и словно больному бешенством жизни объясняла – нельзя пить (цирроз, дети уроды), нельзя бросать работу (карьера), нужно учиться в институте (высшее образование) и тому подобное.
Мы прекрасно понимали друг друга, но не понимали, как можно с такими взглядами – жить.
- Это пиздец! – рассказывал я кому-то, - У неё на всё есть расчёт. Как будто можно посчитать, сколько дней жить осталось! Как можно спланировать свою жизнь в 20? Я не знаю!
- Он сумасшедший! – говорила Ольга, - Выпивка каждый день, беспорядочный секс, сигареты! – каким он проснётся в 40? Ни семьи, ни друзей, ни дома, ни работы – о чём он только думает!
Совсем разные, сказать больше – противоположности, мы встречались на станциях метро, шли гулять по Москве. Ходить могли часами – не чувствуя холода – до хрипоты доказывая и рассказывая. Никто не хотел уступать. По любому вопросу мнения расходились. Как будто существует два мира – мой и Ольги.
Мы пытались найти общее – конечно, пытались. Однажды ходили вместе в ночной клуб – Ольга с подругой и я – с Фёдором.
Разумеется, я и Фёдор напились до помрачения. Мой приятель протащил в клуб флягу обжигающего самогона, а я бегал за дешёвым пивом в бар каждые 15 минут. Вдвоём разругались с охраной, и нас чуть не выставили, сидели пьяные на ступенях и кричали: «Зовите директора!» Мы с Фёдором одинаково сильно любим звать директора заведения – по любому вопросу. Какой я похожий с Федосом, такой разный – с Ольгой.
Уже запутался среди споров – чего хочу от Ольги – заняться сексом, встречаться, дружить, доказать, что моя точка зрения вернее? Мы не теряли контакта – звонили или писали по электронной почте.
В один из дней позвонила Гвен. Точнее – сначала она написала в ICQ, что приезжает в Москву на два дня, и спросила номер моего мобильного телефона.
Мы познакомились с Гвен несколько лет назад в каком-то англоязычном чате – у неё был ник Candy. Раньше я любил «практиковать английский», заходил в чаты и подбирал англоязычных друзей в ICQ.
С Гвен общались неделю подряд. (Тогда не знал, кто такая Гвен – вы тоже удивитесь.) Она рассказывала про Нью-Йоркские клубные тусовки, спрашивала про клубы Москвы. Когда я спросил – сколько тебе лет? она сказала «чуть больше 30». Кем ты работаешь? «Я музыкант – солистка группы». (Вы ещё не догадались?) Этим можно заработать? «О, да!» Как называется твоя группа? Она дала ссылку на сайт.
Её группа называлась «No Doubt». Солистку звали Gwen Stefanie.
Вы бы поверили, что так просто переписывались неделю с Гвен Стефани?
Правильно!
Верить – всегда хочется.
Я – сразу поверил.
Всё-таки спросил – Really?
«Really».
Гвен уже приезжала в Москву два года назад – летом. Вместе с группой она выступала в одном маленьком клубе, где её кто-то «из близких» просил выступить «ещё давно». (Я позже понял, что «близкие» - особенный, VIP, сорт людей для звезды.) В клубе мы первый раз встретились «вживую». Пили водку и коньяк в комнате для артистов – после выступления. Она хотела пойти в найт клаб, а какой-то парень в синем пиджаке и с короткой крашеной бородкой – не пускал.
- Не имеет значения, - Подмигнула Гвен, - я приеду в следующий раз и мы пойдём в московский найт клаб инкогнито.
С ней было просто говорить. Мой английский хромает – я не всегда подбираю нужные слова. Гвен улыбалась, когда морщил лоб над сложной фразой, подсказывала и смеялась, когда произносил слово неправильно. Ещё она веселилась:
- А теперь скажи как злой русский! – с акцентом!
Смеялся и с характерным «эр» изображал злого русского из боевиков.
- Ар ю Ррэди?!
Гвен хохотала до слёз.
Второй раз мы встретились в гостинице «Шератон» на Тверской улице. В самом конце ноября. Гвен прислала свой номер мобильного телефона, «который имеют только близкие люди, по которому можно всегда найти меня». Я позвонил, и мы встретились.
Сначала долго искал её комнату – номер. Меня, бродящего, застала охрана отеля и отправила в ресепшн. В ресепшн отвечали – гостей с фамилией Стефани – нет. Я позвонил Гвен и попросил «забрать меня с низа». Она сбежала по лестнице в спортивных штанах и топике, невысокая с распущенными жёлтыми волосами, хорошая телом.
- Хай, Игорь! – крикнула, - Поднимайся скорее! Мы имеем парти!
Меня пропустили.
В шикарном номере было ещё трое – девушка и два парня. Парни в разных футболках но с одинаковой надписью «СССР» (видимо уже гуляли по Арбату) и джинсах. Нас познакомили: Стив, Скотт и Джанин. Женщина Джанин была некрасивая (Гвен тоже не красавица – без мейкапа), с лицом в щербинках и веснушках. В каждое восклицание прибавляла «О, мой Бог!».
- О, мой Бог! Я забыла свою любимою тишот!
- О, мой Бог! Это, правда, было в сентябре?
- О, мой Бог! Какие все пьяные!
Двое парней уже были пьяны, когда я пришел, и продолжали напиваться. Разлёгшись на диване, они пили водку «Немироff». Перед каждым стояла отдельная пепельница.
Мне налили водки, но я покачал головой, достал из рюкзака бутылки «Сибирской Короны».
- Кто-нибудь хочет пробовать русское пиво?
- Я хочу, - Гвен вышла и вернулась со стаканчиком. Налил ей, а сам пил из бутылки.
Парни о чём-то шептались, глядя на меня. Потом Стив спросил.
- Мужик, ты куришь марихуану?
- Нет, я использую драгс. Лёгкие драгс.
- Можешь достать марихуану для друзей Гвен?
- О, мой Бог! Они опять хотят курить марихуану! – сказала Джанин и выпила залпом водки.
Задумался.
- Гвен, ты хочешь марихуану тоже?
- О, не-ет! Я не затем летела через целый мир, чтобы курить марихуану в номере отеля. Мы должны пойти в найт клаб, помнишь?
Тут и думать – нечего. Если бы Гвен сказала – я поднял бы Камыша и всех зеленоградских наркоманов. Через полчаса бы к Шератону приехал самосвал отборной сушёной конопли.
- Not real now, guys. Sorry.
Ребята пожали плечами, и выпили водки.
- Я собираюсь одеться, - Сказала Гвен и поднялась, - Стив, вызови такси до «Инфинити». Игорь, ты ходишь в клуб «Инфинити»? Нам сказали – это приличный клуб.
- Был один раз. Там танцуют золотые молодые. Русские золотые молодые.
- Золотые молодые?
- Ну… я не знаю как сказать на английском… Fat of the land! Вот! Молодые сливки общества!
- Это забавно – вы говорите – золотые молодые? Ха-ха! Скажи это! Скажи как злой русский! Пожалуйста!
- Ха-ха! Ар ю Ррэди?
Все смеялись.
На фейс-контроле нас пропустили, только заслышав иностранную речь. Не будь ребята иностранцами – вряд ли прошли бы. В машине я допивал только третью бутылку пива, а Стив со Скоттом справились с литром «Немироff», который захватили из отеля.
Устроились на втором этаже, на мягких пуфиках, в баре. Женщины заказали себе коктейли, ребята – водки, я – решил выпить абсента. Гвен надела короткое кожаное платье, смотрелось привлекательно, но не как в клипах. В клипах она кажется мечтой мужика. Так просто – уже не молодая девчонка.
Сначала мы много говорили, разбившись на группки в разных концах стола. Нужно было близко подвинуться к человеку, чтобы перебить музыку, и говорить громче обычного. Я описал трудности ре-а-ли-за-ци-и американской певице. Гвен долго, с серьёзным лицом слушала мои несвязные объяснения, а потом потрепала по голове, как маленького. (Так я и был – самый «маленький» в компании.)
- Я поняла тебя. – Затянулась сигаретой и эффектно потушила в пепельницу. Так получается тушить сигареты только у американцев. Выдохнула струйку дыма и продолжила.
- Ты мне нравишься, Игорь. Вы русские – хорошие люди. Все – хорошие. Вас не задел (я не понял слова) и обошло стороной (опять не понял). Мне кажется, вас это никогда не коснётся. Я надеюсь – никогда. В двадцать лет я факалась с прыщавым парнем соседом и мыла тарелки в фаст-фуде. Сейчас я популярна, я – певица. Я нашла саму себя. И ты найдёшь самого себя. Ты – точно найдёшь. Потому что ты – и все русские – хорошие люди. Потому что вас не коснулась…
И так далее. Я уже не слушал Гвен – она была пьяна. Может просто попросить её дать мне денег?
- Гвен, а Стив твоя любовь?
- Стив подонок. – Она ухмыльнулась и махнула, - Со Стивом классно делать секс. Моя любовь женился на другой девочке. Фак, мою любовь! Стив! Идём танцевать!
Все ушли на танцпол, со мной осталась только Джанин. Я пил пиво ещё два часа. Ходил в туалет и пил пиво. Пробовал говорить с Джанин. Она тянула через трубочку свой коктейль и причитала: «О, мой Бог! Я абсолютно не думала, что в России есть приличные найт клабы!» Потом вернулись с танцпола вспотевшие американцы. Заказали минеральной воды.
Через мгновение к Гвен подошла мазаная косметикой, с ручкой и блокнотом, молодая женщина.
- Sorry. Can you give me автограф?
Ещё через пятнадцать минут вокруг нас собралась толпа из золотой молодёжи.
- Пойдём отсюда. – Сказала Гвен.
Попрощались на улице. Меня пригласили зайти в гости, если окажусь в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. (Не буду говорить, что подумал – на это.) Стали ловить такси. Я поехал в Зеленоград за 400 рублей, американцы поехали в «Шератон» - за $50.
В дороге, сидя на заднем сиденье, я думал об ушедшем ноябре. Думал о людях, которые были со мной, которые – не были. Мне казалось нереальным, что я запросто общаюсь со звездой Гвен. Ещё нереальнее казалось, что со мной хоть кто-то общается. Федос, Камыш, Ольга, Паша – много людей. Я ничего не несу, только забираю – у всех что-то забираю. Не забочусь о друзьях. (Нет, понятно – если в драку – запросто.) Я никогда никого не поздравляю банально с днём рождения или праздниками, звоню когда – мне нужно, просто так – никогда.
Об этом весь год твердила Аня. Она желала немного добра и внимания. Чтобы я иногда звонил – просто так. Мне было некогда. Мне всегда – некогда. У меня дела, встречи, знакомства. Как же! – каждый человек – кайф! Что я даю близким мне? Нихуя не даю. Какие, всё-таки хорошие парни, эти русские, раз я нихуя им не даю, а они – со мной.
В машине было тепло, но я замерзал отчего-то. Три раза просил водителя включить печку, он отвечал – работает. Как? – работает? Я же чувствовал – мои длинные ресницы покрываются инеем. Я – человек-лёд.
КРАТКИЙ ЭКСКУРС В СЛОЖНУЮ МЕЖДУНАРОДНУЮ ОБСТАНОВКУ
Вам тоже нравится оранжевый? Яркий, пёстрый, жгучий, волнующий (глядите – сколько прилагательных подходит к оранжевому цвету). Всем нравится – оранжевый.
В Москве – снег и голые деревья. Разумеется, все листья давно опали – оранжевые, жёлтые, зелёные – все. Я много пил и ходил работать, а где-то (я даже знаю где – в Киеве) никто не работал. Ходили по улицам нарядившись в оранжевый, кричали лозунги и делали революцию.
Мне всегда хотелось посмотреть, как делаются революции. Я жалею, что мал и в 91, и в 93 не мог оценить по достоинству прелесть государственных переворотов. Уверен, что был бы на баррикадах и лез под пули – если б мог – тогда. Меня кривило от осознания, что сейчас в Украине каждый может делать революцию ежедневно.
Революция затягивалась, как затягиваются все бескровные революции. Один день, например, я мог пить алкоголь и писать тексты. Второй – бродить по улицам столицы Украины, кричать «Ю!-щен!-ко!»
Мне было бы плевать на Ю!-щен!-ко! Но Бог мой! Как красиво! Всё – в оранжевом! Юля Тимошенко! О! Юля! Тимошенко! Распиздяйка и преступница Юля даёт интервью CNN. Она одета в сарафан, с длинной косой, убранной на затылке в колечки. Весь мир смотрит на косы, сарафан и приятное лицо по телевизору, весь мир знает теперь, как выглядят украинские женщины. Какой стиль! Какой ум!
Я читал каждое утро репортажи в газете «Коммерсантъ», бездарные – Панюшкина, гениальные – Колесникова. Я понимал, что хотел делать сейчас. Хотел – революцию. Обмотать лицо оранжевым шарфом, обриться наголо, надеть свою короткую спортивную куртку, подвернуть джинсы и показать всему миру военные ботинки – берцы. С оранжевым флагом встать на возвышение и обводить взглядом окрестность. Вот она! Революционная молодёжь! Она молчит пока! Стоит и поводит взглядом! Но посмотрите – какие ботинки! Видите! Смотрите у нас…
Мне бы не нравились лидеры. Я бы не любил – этих лидеров. Они ездили бы на авто, когда я мёрз на возвышении с флагом. Говоришь, мы вместе? Тогда вставай рядом, берись за древко или цевьё. Поводи взглядом – со мной. После победы я буду знать – у кого власть. Ющенко и Тимошенко наебут великий украинский народ, бля буду – обманут.
Сволочи говорят – хохлы не друзья. Такие же говорят – москали. Сейчас я расскажу, что думает правильная молодёжь об отношениях народов.
Вот есть грузины или армяне. Мы тоже были вместе в СССР и Российской Империи. Давно и долго – были вместе. Это не братские народы – славянам. Это друзья – разумеется. Мне нравятся грузины и армяне как народ, этнос. Славные народы. Давайте торговать, помогать, решать, быть гостеприимными – давайте. Какие угодно общие дела.
Украинцы и белорусы – это больше для русского, чем может быть. Ни сербы, ни западные славяне – мне ближе грузины и армяне, чем все западные славяне – а украинцы и белорусы.
Мне похуй – страны и границы. Кому-то было надо – стать независимым – будьте. Я вообще подумываю организовать в своей квартире отдельное государство, и пускай каждый – организует. Мы будем решать с соседями геополитические проблемы, обсуждать, что делать с цыганами, которые поселились в квартирах на пятом этаже, решать вопросы продовольственных запасов, обсудим через какие квартиры не класть трубы канализации и мусоропровода, давать денежные транши, кто в кризисе… развлечёмся!
Кому-то интересно развлекаться в мировых масштабах (понятно – это очень весело!) – пусть развлекаются, раз весело. Когда я говорю «хохол», я не имею в виду «Вон из России!» (здесь следует перекреститься сквере мыслей). Да, я говорю «хохол» завидев украинца. Точно так же я говорю Камышу – «нарик», Федосу – «раздолбай». Пусть меня называют хоть москаль, хоть марсианин, хоть минутурианский пришелец – всё равно.
Вы не понимаете? Я объясню ещё.
Я говорю на работе начальнику, ковыряясь в камере SONY с меню на японском языке – «Нака-сан, ну ваши и напридумывали! Не починить – просто так, отдавать в сервис – надо! Вот наша русская техника! О! Наша техника! О-о!»
И Нака-сан показывает, как чинить нашу технику – бьёт три раза по неисправному телевизору.
Мы улыбаемся – нам нравится. Мы нормальные люди, лишённые расовых комплексов, мы понимаем. Я – что гавно наша техника. Он – что перемудрили японские электронщики.
Я говорю – острова наши.
Нака-сан – нам жить негде.
Босс – это же территория! Народ не поймёт. Переезжайте на острова и живите, платите налоги в нашу казну.
Они раньше у нас были, острова.
Нака-сан, а вы бы сами стали на этих островах жить? Это же неудобно – жить на этих островах. Каждый, кто живёт там – хотел бы переехать. А давайте, вообще! Мировую революцию! Сотрём все границы! Уничтожим! Не будет дурацких споров вокруг дурацких островов!
Революцию – страшно.
Страшно – правда.
Вот так мы обсуждаем мировые проблемы народов в бюро японской телекомпании.
Если честно – я кладу хуй на острова. Что мне эти острова? За всю жизнь, знаю, не буду там – никогда не буду.
Это как параллельный мир для меня. Вроде они есть – острова эти, а где – не знаю. Я знаю, как добраться до Зеленограда из любой точки Москвы – тут прямо-прямо, здесь направо, опять прямо… а как добраться до островов? Зачем вообще туда добираться? Что мне там?
Это синдром младенца. Знаете такой синдром? Лежит ребёнок в люльке и ничего ему не надо. Берёшь мяч и начинаешь играться, ребёнку сразу нужен мяч – именно этот. Даёшь. Играешь с погремушкой. Мяч больше не нужен ребёнку – только погремушка, и всё! Только она – смысл жизни.
Кому-то понадобились острова и сразу понадобились всем. И давай москали тереть, как им важны эти острова. Пусть все, кому нужны острова – едут и живут там, а мы скажем японцам – смотрите, как они нам нужны – острова! Как мы можем отдать острова, которые так дороги русскому сердцу, народу? Это же символ Руси – острова Курильской гряды. Они же почти – русские народные! Ещё древние славяне здесь хороводы водили!
Ладно.
Украинцы.
Пусть границы и законы – разные. Мне всё равно – я не живу там. Острого зуда непременно быть в Киеве – никогда не было. Я был на Украине один раз, в Крыму. И то из-за фестиваля КАZАНТИП, который устраивают граждане России. Какие угодно придумайте границы!
Мне хохлы – братья. И белорусы – братья.
Какая разница? Русский, белорус или украинец? Объясните, пожалуйста! Не надо давить на сало! Мне иногда кажется, что сало – приткновенная вещь, которая разъединяет народы. Объясните мне – чем я отличаюсь от украинца? (Кстати, обожаю, сало, всегда имею шмоток в холодильнике.)
Всем понадобилась Украина, все стали обсуждать её, когда она отделилась от СССР. Раньше не было обид? вот мол – хохлы хитрые и всё такое? Я приехал в Киев, и меня назвали москалём – оскорбили! Негодяи!
Правильно!
Были.
Это обсуждалось дома на кухне. Не по центральному телевидению – обсуждалось. И никому не было вреда – когда на кухне. Это как я Федосу буду высказывать, что он раздолбай, а завтра – позвоню ему и мы вместе напьёмся.
Синдром младенца. Украинцам захотелось поиграть в мячик, и всем мячик понадобился – именно этот. Не будьте детьми! Если вам правда хочется поиграть в мячик – заимейте свой. Вам, правда, охота играть?
Нихуя вам не хочется играть в мячик! У вас – синдром младенца!
Иначе мы бы уже ходили по Москве со знамёнами партии «Яблоко» и скандировали «Яв!-лин!-ский!» Я бы стоял на возвышении в военных ботинках…
Мне хохлы – братья. Вам – тоже. Оставьте в покое их мячик. Определитесь – что вам нужно и заимейте. (Когда знаешь – нет ничего проще – помните?) Вы же как – я! Вы не знаете, что вам нужно! Вы слушаете, что нужно НАМ. Вы не понимаете сами, поэтому вам говорят. Поэтому вы имеете Путина. Точнее он нас… Определитесь! И всё будет – масло.
Когда на Украине кипела революция – меня в редакцию «Новой Газеты» пригласил выпить господин Вишневский. Он хороший парень, Вишневский, мы отдыхали с ним этим летом вместе. В «Новой Газете» он работает в отделе спорта, пишет про футбольные матчи, ездит в командировки – короче журналист.
Все журналисты – нормальные ребята. Потому что пьют много.
У господина Вишневского (да, я так и зову его – господин Вишневский) случился день рождения, и он собирал гостей праздновать 21-летие в баре редакции «Новой Газеты». Где заседает «Комитет-2008» - все мудаки – Явлинский, Хакамада, Немцов.
Мы встретились на Чистых Прудах, и пошли в редакцию. Компания набралась по интересу – куда не плюнь – светила российской журналистики, либо собираются в будущем ими стать. Я чувствую себя своим, среди этих пафосных и пьянствующих девчонок и парней. Сам – такой.
Из собравшихся, я хорошо знал только Челси и Вишневского. Челси – разумеется, журналистка. Учиться в МГУ на журфаке. Пишет статьи в газеты и прозу – в сборники чего-то-там. Статьи – качественная попса, проза – плохая. Я сказал «попса» не в смысле «отстой», а «популярное, массовое». То есть Челси может работать в отделах культуры или «общество», не может – политики или бизнеса. Попса у неё, правда – качественная – весёлая, здравая, рассчитанная на многих – какой должна быть попса.
Челси работала в газете, где работал раньше я – у нас много общих тем и знакомых. Мы много спорим на около культурные темы. Один раз спорили, кто лучше – мужчины или женщины.
Я говорил – Челси, мля! Великих мужиков в истории много, где бабы?
Она – Бабы есть! Их никто не знает просто! Ваше тупое мужское общество!.. бла-бла-бла
- Хорошо! Перефразирую – известных великих мужиков в истории много! Почему известных женщин в истории – мало?
- Как мало? Жанна Д-арк! И… а ещё… вспомни… (И она долго перечисляла имена. Из всех мне была известна только Жанна Д-арк.)
Тогда я сказал.
- Назови мне женщину – альтернативу Леонардо Да Винчи – и я соглашусь с тобой.
Челси не назвала, но долго что-то объясняла.
Теперь вы подумали, что я – шовинист.
Правильно!
Подумали, ведь?
Я не шовинист. Просто нужно было спорить. Интересен результат спора – смогу выиграть или нет – а не суть темы. Могу точно так же с успехом спорить на стороне женщин. У меня вообще нет принципов. То есть – вообще. Понимаете?
Проблемы рас, полов и тому подобные, я считаю заезженными и смешными. В конце концов, какая разница кто вытащит пулю и заштопает тебе грудь при случае? Мужчина или женщина? Одно – врач!
Тут другие соображения. Вот если мне предложат выбирать – с кем готовить еду и с кем идти валить лес, я же не выберу пойти в лес – с женщиной? Пусть бы она Жанна Д-арк. В лесу пригодится сила и ловкость мужика, точно так же – сноровка женщины в готовке. Надеюсь, пример с едой не обидел прекрасных.
Мы с Челси плелись в конце колонны журналистов, разговаривали. Я нёс пакеты с выпивкой и едой, Челси – подарки Вишневскому.
Прошли через вахту и поднялись в бар. Поздно вечером в редакции было мало людей, и те – сидели по тихим кабинетам. Мы прошли в бар и стали сдвигать столы. В углу бара, напротив журналистки, сидел Измайлов и давал интервью.
Измайлов – который всегда говорит по телевизору о Чечне. Причём всегда – одно и то же. «Колонны с танками входили в Грозный без прикрытия пехоты… Мальчишки не были обучены… Отряды комплектовались личным составом за два дня до штурма…»
Женщина качала головой, цокала языком и задавала вопросы, как будто ей не всё равно.
Приближалось десятилетие первого штурма Грозного в 94 – люди работали. Думаете, журналистке было охота сидеть в редакции полдесятого вечера и качать головой? Она жалела солдат?
Правильно!
Ей было – охота.
Потому что за большой материал, который наверняка будет к 10-летию, заплатят больше обычного. Жалко ей было только Измайлова и читателей. Он – уже достал всех – нет, чтобы о Беслане или родне Шамиля Басаева, и как американцы винтовки ему поставляли – нет! Всегда одно и то же! Читателям это – читать.
Когда девчонки накрыли стол, Измайлов с журналисткой ушли. Все сели и разлили по стаканам водку, пиво, вино, текилу. Господин Вишневский представил собравшихся, рассказал кто редактор какого отдела, кто – журналист какого издания. Про меня он сказал, уникальный человек и представляет телевидение страны восходящего солнца.
Начали пить.
Ничего интересного – обычное застолье. Из кабинетов приходили журналисты и выпивали, уходили снова. Заходил главный редактор «Новой газеты», говорил длинный тост и поздравлял Вишневского. Пил – водку.
Когда собираются журналисты – весело. Им есть, что обсудить – разные профессиональные шутки, всеобщая осведомлённость обо всём, шёпот «…я однажды был там и мне говорил сам, что всё не так! И что скоро всё будет по-другому…» Все машут – брехня! Мы были там и знаем, что говорил сам! Совсем другое!
Короче – вот поэтому такое кривое информационное зеркало в России. Вы думаете – всё олигархи, да власть. Хуй там! Журналисты сами запутались. У каждого издания свой формат и каждый свыкается с ним, форматом, незаметно, начинает верить в то, что пишет. Как показывает ситуацию.
К одиннадцати вечера пришли с вахты и сказали – закругляться. Мы пили до полуночи, потом закруглились. Некоторые пошли домой, другие – собрали со стола спиртное и продолжили праздник. Угадайте, в какой компании оказался я?
Правильно!
Я набрал со стола в рюкзак бутылок – сколько влезло – водка, текила, вино. Вышли из редакции, и господин Вишневский звал – «идём в «проект ОГИ»! - он за углом».
В клубе было тесно. Играла громко музыка. Толкаясь, мы прошли в один из залов и чудом сели за столик. Чудом! – люди за этим столом вставали, когда мы оказались рядом. Клуб был битком – трудно было даже попасть в туалет.
Шанс встретить в такой толпе официанта был один к ста, поэтому мы начали пить, что принесли с собой. Господин Вишневский указывал на шкаф с книгами у противоположной стены и рассказывал, как журналисты «Новой» ходят в «Проект ОГИ» красть эти книги.
- Вся редакция заимствует здесь книги! – Голосил пьяный Вишневский, - Все пиздят! Я не знаю ни одного из редакции, кто не крал!
Один парень с журфака МГУ курил трубку с длинным, изысканно гнутым мундштуком. Я затянулся пару раз.
- Через нос! Через нос! – Напутствовал парень мой выдох.
Сделал, как он советовал и закашлялся. Парень улыбался.
- Что это за табак?
- Не знаю. Правда, здорово?
Я не нашёлся ответом.
Мы пили текилу, запивали томатным соком. Господин Вишневский с искусством пьяного рассказывал, как мы с ним ездили на юг. Все хохотали и давились текилой.
- Помнишь! Помнишь! Мы зашли… а там девчонка пьяная на кровати!.. Голая. Помнишь? Лежит и держит… тест на беременность!.. и спрашивает – когда нам уезжать?.. Помнишь! Её не было неделю – мы думали – куда пропала! А она…
Потом мне позвонила Ольга, та – с которой я не совпадал, можно сказать, жизнью. Ольга сказала, что танцует с подругами в Центре на Тульской, и было бы неплохо увидеть меня там. Я ответил – еду.
- Господин Вишневский, ты знаешь Центр на Тульской? – спросил я.
- Ни разу не был.
- Там женщины. Едем?
- Едем!
Мы собрали рюкзаки с выпивкой, и вышли на улицу. Все ехали домой на последнем метро, а мы с Вишневским поймали такси. По дороге пили вино, и я всё хотел сосчитать, сколько бутылок у меня в рюкзаке. Считать не получалось – путался.
Дискотека в Центре оказалась большой ледовой площадкой. На выходные её переделывали в гигантский зал для танцев. Лица парней с дискотеки были прыщавы и худы, женщины не баловали взгляд формами. В большинстве на вид всем было от 17 до 19 – очень молодые.
На входе грубые охранники проверили меня металлоискателем. Я заметил – везде, где отдыхают молоденькие парни или девчонки – грубая охрана. Не привыкли церемониться с подростками. Попросили показать паспорт и открыть рюкзак. Сначала я показал паспорт, потом удостоверение журналиста – мне не нравятся когда грубят – после открыл рюкзачок.
- Вась! – заглянул охранник в рюкзак и нервно хохотнул, - Вася! Ты не поверишь!
Подошёл Вася, и вместе охранники восхищённо глазели – на торчащие из недр рюкзачка горлышки бутылок.
Вишневский уже демонстрировал своё служебное удостоверение.
- Журналисты, значит?
- Так точно! – Меня шатало от выпитого. Я очень похож на журналиста.
- Там дальше ещё охрана, перед залом. Знаете, как это пронести?
Я знал.
Дать бутылку.
- А что вы больше любите? – Спросил, - Водку или вино?
- Обижаешь.
Достал початую бутыль водки и поставил на стол охранникам. Те кивнули и заговорили в рации: «…придут наши парни…»
- Только не всё! А то очень много!
Возле раздевалок я спрятал между ног флягу с вином, ещё одну бутылку запихнул в карман джинсов и прикрыл свитером. Вишневский рядом засовывал огромную бутыль вина за ремень. Бабушка в гардеропе спросила, деточки! почему такой тяжёлый рюкзак? что у вас там? Ответил – у деточек водка.
- Ребят, это за вас просили? – возле металлоискателя робко смотрел худой парень лет 25 в униформе охранника.
- За нас.
Охранник отключил металлоискатель и пропустил. Начал ощупывать. Как бы ни при чём:
- Какие у вас пушки? – (Что ему наговорили те, возле дверей? Что мы – мафиози?) Охранник щупал как раз по бутылке в кармане.
- ТэТэ.
- Может, оставите бутылочку за сервис?
- Пожалуйста. – Я, наконец, смог вздохнуть – джинсы и так были узкие в поясе. Бутылка мешалась.
Искать Ольгу среди толп молодёжи казалось не перспективно. Невозможно было – такой толпы деточек я не видел давно. Позвонил по мобильнику – никто не ответил. Звонок терялся за музыкой.
В три часа утра я нашёл себя на втором этаже, с бильярдным кием в руке, целящимся в полосатый шар. Там же меня нашла Ольга.
- Привет! – стояла рядом, ломая за спиной руки.
- При! вет! Оль! га! – бодро обнял её и поцеловал в щёку. – Спорим, я могу поднять тебя на вытянутых руках?
- Я верю. – Она смотрела на меня вдрызг пьяного, как католические миссионеры смотрят на язычников, которым призваны помогать. – Когда ты пришёл?
- Давно. Звонил – ты не брала трубку.
- Мы уже уходим…
- Оставайся! – Приобнял её.
- Не могу.
- Жалко.
- Проводишь до дверей?
- Хорошо.
Мы спустились вниз, встретили её подруг и пошли к металлоискателям. По дороге я вёл Ольгу за собой и держал за руку, расталкивал подростков плечами. Мне не нравилось, что Ольга уходит. Мало того – меня бесило это! Я мог бы запросто подраться сейчас – если кто-то из молодых не понравится мне.
Теперь понял грубых охранников – они бесили! Эти пацаны! Одетые в широкие джинсы! С прыщами и бестолковыми лицами! Все они стояли с молодыми дурами, а я буду – без! Зачем им бабы, этим придуркам? Охранники ещё вынуждены работать среди такой несправедливости.
Я распрощался с Ольгой, поцеловал в щёку и проводил уходящую взглядом. Охранник, который обыскивал, весело подмигнул мне. Я тоже – подмигнул. Сложил руку пистолетом и как бы выстрелил в него. Охранник схватился за сердце и подкосил ноги, улыбался.
Идиот.
Я вернулся к Вишневскому, который доигрывал партию сам с собой. Долго смотрел. Вишневский – бильярдный маньяк, его можно не кормить хлебом – давать играть в бильярд.
- Вот, господин Вишневский! – я взял кий и прицелился, - Мы с тобой бухаем, а в Украине – революция! – Целился, прикладывался, - Мы могли бы тоже делать революцию! У нас были бы женщины, народная любовь, слава героев! – Ударил по шару, - Вместо этого занимаемся хернёй!
Шар ударился о другой. Тот покатился мимо лузы.
- Если тут такое начнётся, я уеду в Курск к маме. – Пошутил Вишневский.
- А мы в Курск тоже придём! – Обещал я.
Где-то шла революция, и на деревьях болтались редкие оранжевые листья. Потом листья срывал западный ветер и нёс на восток. Ведь западный ветер дует на восток. С запада – на восток.
Когда-то я буду стоять на возвышении. Сжимать древко знамени, цевьё автомата, водить глазами и делать революцию. Меня ранят, но легко. Я выйду из больницы и стану народным героем, всеми любимым писателем или журналистом.
Да. Так и будет.
Пока не поздно – езжайте к мамам.
Страшно?
Не бойтесь.
Мне тоже страшно.
ЛЕНИНГРАД КАК КОЛЫБЕЛЬ НАРОДНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
К середине декабря я подошёл бодрым, в надежде на лучшее. Я не пил несколько дней! кажется – два и не подряд… Но это дало результат – сэкономленные деньги можно куда-то вложить. Сначала я хотел праздновать третий день без алкоголя с друзьями, вложить деньги в застолье, потом – вспомнил, что очень хочу пальто.
Действительно – пальто очень хотелось. Не мог жить без пальто. У меня текли слюни, когда я видел стильное пальто на ком-то. Облизывался в тайне, предвкушал, как заимею своё. Чёрное, в меру длинное, из хорошего материала, с внутренними и внешними карманами – пальто.
Представлял, как зайду в модное место – клуб «Инфинити» или кабинет президента – в расстёгнутом пальто с веющими полами. Молодой, пьяный, лохматый, но в пальто. Мне сразу предложат сесть – хоть директор найт клаба, хоть Путин – а я скажу: «нет! буду стоять!» Прислонюсь плечом к стене, поправлю воротник пальто и хмыкну: «ну, чё?»
Мне тут предложат кофе, принесут на серебряном подносе с узором. Я скажу – ты жмот? Я к тебе – не чаи гонять!
Опрокину маленькую чашечку небрежно на дорогой ковёр и раздавлю ногой, с хрустом – раздавлю.
- Ой! Пин! Друг! Сейчас всё будет! Викочка! Принеси абсентика лучшего – господину Пину!
Я жмурюсь от удовольствия, представляю, как изменится жизнь. Нужно только – пальто! Пальто – необходимо как воздух! вода – как!
В одну из суббот я выбрался за покупкой. Зачем-то позвонил Фёдору, мол, хочешь со мной? Фёдор согласился – ему была нужна новая куртка. Он отговорил меня ехать на рынок, и мы весь день ходили по бутикам.
Я презираю бутики после всего, что у меня с ними было. Бутики созданы для богатых, толстеющих и стареющих женщин – отделы для них распухли от шмотья, их разрывает изнутри тряпками. Женщины могут часами ходить и примерять – делать шопинг – ничего не купить, но провести день в примерах и обсуждениях с консультантами.
Для меня была цель – заиметь модное пальто. Мне наплевать на примерки и приятное провождение времени. Мне важен итог, а не процесс. Если кто-то бывает в мужских отделах московских бутиков кроме Фёдора – скажите – где продаются пальто? Там вообще нет одежды – в мужских отделах. Одна вешалка с одеждой из прошлого сезона, из прошлой серии жизни – больше нет.
Как-то проходили мимо книжного магазина, решили зайти. У меня было с собой $200, из которых $50 оставил за книги. Рюкзак мой теперь полнился чтивом, источником знаний.
Мы ездили от одной станции метро – к другой. Искали – пальто. Я свирепел и дулся на Фёдора – мог бы на полчаса посетить любой рынок и быть при одежде – уже. Этот псевдомажор, любитель выбирать одежду в тепле и уюте, под музыку – вёл меня дальше и дальше, от одного бутика к другому. Кроме всего он уговорил ехать в Санкт-Петербург вечером.
- Я никуда не уеду без чёрного и стильного пальто! – Заявил, закуривая на ступенях очередного бутика, сложив на груди руки.
Фёдору было очень нужно в Питер – он горел. Я – горел пальто. Путь Фёдора в Санкт-Петербург лежал через покупку моего чёрного и стильного. Он тащил меня дальше – я знаю! Я знаю, где продаются пальто!
На общее счастье, когда отчаялись, забрели в ТЦ «Ясенево» - уже ехали ночевать к Фёдору. Мужской отдел ТЦ ломили пальто. Я выбрал подходящее – одной примеркой. О, счастье! О, моё стильное и чёрное!
Перекусили у Фёдора дома (я не снимал пальто, ел в нём). Взяли пивка в дорогу, портвейна и вина, отправились на Ленинградский вокзал, площадь трёх вокзалов. Сразу купили билеты на поезд, который уходил через час и сели в привокзальном кафе.
Всё. Это был момент истины. Отдохновения вся – после мотающего дня.
Мы пили привычную «Корону» за 32, слегка разбавленную, но приятную. Я получил, что хотел, несмотря на трудности, и Фёдор – получил. Я – красовался в пальто, все теперь смотрели только на меня. Теперь идти хоть на приём к президенту, хамить и разливать кофе на дорогие ковры. Фёдор – отбывал в Питер и был доволен чрезвычайно. (Я тоже отбывал, но мне дороже – пальто.)
Мы сидели в знакомом кафе «Экспресс» среди табачного смога. Вокруг нас были люди, точнее – л ю д и. Разные, потрёпанные, небритые – интересные. Я тянул пиво, глотал пену и думал, что, наконец, принадлежу привокзальному миру – я отъезжаю и провожу время до поезда, как они. Теперь не нужно узнать историю, теперь я сам – история.
Бережно несу свои мысли, песчинку себя. Через полчаса (уже через полчаса) встану, со вздохом накину рюкзак и отправлюсь к поезду, потом тронутся вагоны. Это всё останется здесь – смог, люди, продавщицы, а я одинокий – отправлюсь. Меня покатит по рельсам далеко-далеко, а всё здесь будет по-прежнему.
Кто-то подойдёт ко мне и спросит – можно присесть? Я кивну, улыбнусь устало. Разговоримся. Я еду на север, а я – с севера. Ну, как там? Да, знаешь… как всегда. А что тут? я же только проездом. Тут – скверно. На север хочется. Почему скверно?
И я расскажу всю историю себя. Скажу – Аня. Была у меня Аня. Не ценил – потерял. Я грубый, жестокий. (Тут меня успокоят – брось, какой же ты грубый? Жестокий? Это не ты! – и я улыбнусь, поверю.) Она ушла от меня, я много пью. И давеча рассказали знакомые – видели Аню с новым парнем. Он делает с ней секс каждый вечер, возит на машине, покупает цветы. У меня нет машины, я даже цветы ей купил один раз – на день рождения. Правда, очень много цветов. Красные пухлые бутоны роз, я нёс цветы двумя руками – очень много было. Я потратил последние деньги до копейки – 2000 потратил. И нёс. Пришёл к ней домой, и она целовала меня – свежая, слегка пьяная – целовала. Я обнимал её нежно, ласкал – красивую, стройную. А теперь другой… Я виноват, конечно, я… Думал, что будет парень, как иначе? но – так скоро… Не думал. Значит, ушла к нему сразу, просто ушла к другому, а не оставила. (Пробую оправдать себя.)
И буду бродить однажды по улицам города пьяный и жалкий. Они будут ехать на дорогом авто, и смеяться мне с окон. Я поскользнусь и упаду на землю, поцарапаюсь об асфальт или утону в луже, заслышав внезапный смех – бедняга. Посмеявшись над несчастным вдоволь, поедут дальше. Он обнимет и прижмёт её – как ты могла моя ласточка водится с ним? Хорошо, что одумалась, меня встретила. Аня ответит мило – как хорошо, что оставила этого гадкого типа, тебя – встретила, мне его даже не жалко – сам разрушил себя и вокруг – всё.
И мы выпьем немного с вокзальным встречным, и поднимется во мне горе, закипит всё. Это со мной так?! – крикну, привстану даже – Со мной, да?! Хуёв панаму! Выкусите все! Поднимусь с колен и буду счастлив! Брошу алкоголь! Бля буду! – брошу! Займусь тренировками! Стану мускулистым и прекрасным снова! – я знаешь, был! Скоплю на авто себе! Форд Мустанг куплю! Жёлтый! И остановлюсь однажды на светофоре, в кабриолете рядом с Аней и парнем! и улыбнусь сквозь тёмные очки! – одними глазами улыбнусь! незаметно. Мускулистый, красивый! И ничего не скажу… Просто будет мне – счастье…
- Правда, пить бросишь?
- Точно! Вот только допьём с тобой, и – брошу сразу!
А потом меня покатит по рельсам. Буду сидеть всю ночь у окна, смотреть на снег, звёзды и думать, думать…
…Фёдор говорит – пора идти.
Вокзал встретил огнями и спешащими людьми с сумками и тележками. На столичных улицах – тишина, а здесь даже полпервого ночи – людно и шумно. По репродуктору голос объявлял время отправления поездов и их номера. Поезда стояли у перронов и манили. Каждый – манил. Зелёные или синие корпуса притягивали, я готов был сесть в каждый и ехать куда-то. Мне было всё равно – куда. Просто ехать.
- Какой вагон, блять? – Федос покачивался, сжимал в одной руке портвейн, в другой – билет.
- Сейчас посмотрю.
- Какой?.. Хоть этот вокзал? А, блять! Нашёл! – туда! – Поднял руку в направлении головы состава и покачнулся за рукой же.
Я подумал в который раз, что Фёдор – раздолбай. Мне показалось важным – рассказать первым эту неприятность другу.
- Фёдор! Фёдор, стой.
Мы остановились и качались друг против друга.
- Я хочу тебе кое-что сказать! Только выслушай! Меня – послушай! Тебе кто-нибудь говорил, что ты раздолбай?
Федос размышлял.
- Говорил.
- Кто?
- Ты.
- А, - махнул пьяно, - Тогда нормально. Какой вагон?
Федос опять размышлял.
- Забыл, блять! Это всё ты! – он начал копаться в карманах, - Со своим пальто мне всю душу вымотал!
- Ну, посмотри на пальто! Какое классное пальто! да?
- Манда! – он снова покачнулся за рукой, - Туда! - а я опять подумал, что друг – раздолбай. Это показалось очень важным – сказать об этом. Предупредить раньше всех. Кажется, говорил ему уже. Точно – говорил.
Мы заняли места, отстранённо следили за суетой вагона. Не понимали, зачем все ходят, раскладываются, ищут своё место, ругаются. Я пил вино – арбатское красное – мне нравился его кислый вкус. Смотрел за всеми даже как-то свысока. Всегда смотришь за суетой как-то свысока, мол – я не такой, вот сижу и не суечусь, наблюдаю.
Фёдор пил портвейн. Мы чокались периодически, пускали солёные шутки насчёт проводника и пассажиров – глумились и ржали. Поехали.
- Фёдор, гляди! Зеленоград! – тыкал в окно бутылкой.
- Какой Зеленоград? это Химки!
- Что ты врёшь! Вон – мой дом. Зачем ты мне лжёшь, Фёдор? Что я? Своего дома не знаю?
- Так было написано – «Химки».
- Это давно, когда ты в прошлый раз в окно глядел – было, а теперь – вон! Тут я гуляю и выпиваю! Зеленоград! Ну, вот… проехали… ты успел посмотреть?
- Я что ли в Зеленограде твоём не был?
- Был, ну посмотрел бы ещё раз…
- Что я там не знаю?
- Много не знаешь! Это такой город! Тако-ой! Быстрее бы оттуда уехать…
- Ты – крыса. Ты бежишь с корабля!
- Я – крыса?! Ну да… я – крыса… Подожди. Я не крыса. Зеленоград – это же не корабль. Как называются, кто бегут с городов?
- Мигранты, наверное…
- Вот! Я не крыса! Мигрант – я мигрирую! Человек маятник – тут ночь, здесь – ночь, день вообще чёрте где… на работе…
Мы долго ехали и много пили. Все уже уснули, а мы шёпотом спорили и бегали курить. Иногда, когда спор был жаркий (а спорим мы всегда на интеллектуальные темы), вскакивали и голосили через стол. Подходил сонный проводник, просил уняться. Мы унимались, сидели молча время в думах, шли курить в тамбур и начинали спорить по новой. Всё повторялось. Жар, громкий голос, сонный проводник.
Потом Фёдор лёг спать. Он очень любит вздремнуть – мой приятель. Сегодня Фёдору, правда, пришлось не сладко – я вынул ему душу со своим чёрным и стильным пальто. Пускай спит. Пошёл к туалету, где горел свет и начал читать книгу «Революция сейчас» Эта книга – про революционеров и террористов.
Не интересная книга. Я с удовольствием прочитал только про «Красные бригады» и в конце – про РНЕ Баркашова и НБП Лимонова. Остальное – лажа и муть. Это не революционеры – остальное.
Как прочитал, мне захотелось самому придумать партию и делать революцию. Потом – расхотелось. Страшно. Потом – опять захотелось. А потом вспомнил НБП.
Я давно хотел вступать в НБП и изучал партию долго, сидел в Интернет, говорил с людьми. Думал – организую в Зеленограде ячейку партии. Лучшую ячейку – я же журналистом был там – всё знаю! как распространить газету «Лимонка», распорядок дня префекта – получу запросто, организую акции с приятелями – у меня много знакомых скинхедов и футбольных фанатов. Могу проникнуть в префектуру – знаю как. Зеленоград бы узнал – НБП, ошарашился бы громкими акциями.
Я был бы незаменим для партии в Зеленограде.
Потом я подумал – вот десять лет НБП. За это время, что? Три десятка активистов – сидят в тюрьме, а революции – нет. Все десять лет – распространяют газету, устраивают беспорядки, а где э т о? То самое – ради чего всё – где? Зачем тридцать человек сели в тюрьму? Продолжается работа – организовывают, собирают, распространяют, устраивают, агитируют, ломают, пишут, протестуют… Если бы вы только знали – какое скучное дело революция – передумали бы тоже. Ещё в 91-ом передумали бы. Особенно если бы знали, как всё окажется на самом деле – не весело.
Вообще – кому как. Некоторым весело. Например, мне. Причём весело – постоянно. Я лопаюсь от смеха, всегда готов прыснуть. Живот надорвать жалко – а так – очень весело.
Я передумал. Решил создать свою партию – Революционные Писатели Анархисты (РЕПА). Как проснётся Фёдор – завербую сразу. Доктрину выстрою – ломать зеркала автомобилей на тротуаре и писать пасквили про президента. Участвовать два раза в месяц на партийных пьянках. Ненавидеть настоящую власть – просто ходить и ненавидеть. Хорошую я придумал партию?
Правильно!
Очень хорошую.
Федос проснулся – и я немедленно завербовал его. Теперь – бойтесь. РЕПА следит за вами.
В 9 утра в Санкт-Петербурге было темно, на вокзале – не людно. Ступив на перрон, Фёдор забегал между вокзальных киосков, словно щенок с высунутым языком, которого долго не водили на прогулку и, наконец – пустили. Я без энтузиазма ходил за приятелем, который то хотел срочно шавермы, то купить сувениров и местных сигарет «Невские».
Для меня Питер давно перестал казаться далёким – другим – городом. С поры, когда сюда переехала моя бывшая женщина – Ло. Продала свою 1-комнатную квартиру в Зеленограде и купила в северной столице – просторную двушку. Я мог приезжать в Питер, хоть каждые выходные – в субботу утром приехать и воскресным вечером – отбыть. Ночевал у подруги. Одно время я часто приезжал.
Питер потерял для меня интерес, как далёкий (говорил) другой – город. Уже с улыбкой наблюдаю за приятелями, которые строят планы – «вот бы поехать в Питер! Нужно собраться! Давай поедем на праздниках!»
Мне собираться не нужно, захотел поехать – сел и поехал. Уснул, проснулся – Питер.
С другой стороны – печально. Для них – Питер что-то интересное, новое, впечатляющее. Мне тоже нравится этот город, но уже – не как раньше. Раньше всё удивляло, улыбало и радовало – люди и бары, кафе и ночные клубы. Нева и Финский залив.
Первый раз я приехал в Питер автостопом. Тогда – да! Я въезжал в город по ленинградскому (московскому) шоссе, меня везли на спортивном иностранном авто. Воротил голову и ахал – как красиво! как здорово! это – лучший город! Разводные мосты! корабли! дома! Прямые и длинные улицы! метро! смешное питерское метро! С дверьми-шлюзами, монетками за один раз поездки! Вау!
Я бродил первый раз по Невскому проспекту в рваных джинсах и старинной, 70-х годов, советской футболке – всему дивился и веселился. Здесь всё другое! Не как в Москве! Даже бордюры – не бордюры вовсе, а – поребрики! Классное место!
Потом автостопом из Питера я поехал на юг и удивлялся в каждом городе – везде всё разное! Питер мне понравился больше любого – Смоленска, Пскова, Брянска или Ростова-на-Дону. Сейчас – привык к Питеру. Краски поблекли, удивления – нет.
…а Фёдор бегал от киоска к киоску, жевал шаверму-шаурму и названивал по мобильному телефону.
Ночевать мы собирались у Ло, моей бывшей женщины. Я знал, что она спит сейчас, в 9 утра и не стал будить телефонным звонком.
Вы хотите узнать Ло – это заметно.
Так вы хотите?
Правильно!
Вам – похуй.
Тогда – я расскажу.
Одним весенним днём я пришёл в гости к сестре Наташе. Ещё школьник – худой, невысокий, с пушком под носом, улыбчивый, но стеснительный тинейджер – пришёл к старшей сестре. На улице ливень, забежал на пару минут – переждать дождь и поздороваться. Я был одет в мешковатую, большую для меня, коричневую футболку и подвёрнутые несколько раз широкие джинсы.
Сестра была не одна – с подругой. Я оставил кеды в коридоре и прошёл на кухню, где женщины пили чай. Меня представили подруге, как брата и классного парня – её, как классную девчонку и завсегдатая диско-баров. Имя запомнил навсегда – Ира Лошадкина. Смешное имя, точнее – фамилия смешная – Лошадкина. Ира была худенькая, весёлая и живая. С длинными русыми волосами, схваченными в два хвоста, в модных джинсах и чёрном топике.
Женщины собирались на дискотеку в «Вечерний Экспресс» и спросили – хочу ли я пойти? Отказался – тогда не находил кайфа в дискотеках, я ездил на футбол – болеть за ЦСКА, состоял в фанатской банде, бил стёкла электричек, кавказцев и фанатов других команд. В «Вечерний Экспресс» я захаживал иногда с отрядом скинхэдов – «мочить хачей».
Я потом спрашивал про Иру у сестры. Наталья говорила, что Ира её одноклассница. Живёт одна – в одиннадцатом районе. У неё нет родителей, а бабушка, чья квартира, умерла недавно. Об Ире никто не заботится кроме старенькой соседки, подруги бабушки.
Как можно жить и не отличаться от остальных, когда тебе никто не готовит еды и не даёт деньги на развлечения? Я охуел. Оказывается – как-то можно.
Ира, как я узнал, наоборот – не парилась над положением. У неё были бесплатные обеды в школе, а вечером можно перекусить у подруг. Ночь – время развлечений. 16-летних красавиц родители пускают на дискотеки редко, Ира делала – что пожелает и как захочет. Ей даже завидовали одноклассницы – пенсия от государства, квартира, личная свобода.
Мы пересекались с Ирой на Плешке несколько раз весной и летом – разговаривали и пили пиво. Однажды я провожал её домой, пьяную – она не пригласила. Ира писала стихи и гитарную музыку – мы стали общаться ближе. Через два года, будучи на вторых курсах – стали встречаться.
Я практически переехал к ней – у себя дома появлялся очень редко. Ира училась на вечернем, а днём работала бухгалтером – у нас были деньги. Каждый вечер мы напивались с Ариной и Вовкой – соседкой Иры и её парнем. Мы садились в чёрный «Форд Мустанг» Вовки и ехали в бар или дом отдыха, Арина оплачивала вечеринку, а мы с Ирой исполняли роль компании. Потом продолжали балагурить всю ночь – у Иры дома. Пили так много, что не помнили, как засыпали.
Ира с Ариной уезжали на работу в служебном авто, Вовка ехал в автосервис, где работал, на Мустанге, а я – никуда не ехал. Только иногда на автобусе – учиться. На сессию Ира выгоняла меня из квартиры пинками.
А как-то в один день мы расстались. Ира сказала, что всё решила – мы больше не можем быть вместе.
Тогда и началось – э т о. Наверное, недели за три, до Нового 2002 года (мы расстались под новый год). Э т о – было холодным и чёрным – вечно мёртвым. Красивым, как всё безнадежно мёртвое. Страшным, пугающим – для несведущих. Называлось э т о – готика.
Хуй знает, откуда берутся ребята в чёрных плащах, с длинными волосами и подведёнными глазами. (Может, знаете группу – HIM.) Они режут вены друг другу и пьют кровь подобляясь вампирам. Колют тату, делают пирсинг, факаются жёстко, как правило – мазохисты. Ходят на кладбище ночью и рассказывают – там – красиво. Я никогда не пойму – что есть готика – сколько не объясняй. Вроде – подкультура. Как рейв или панк.
Хуй знает – откуда берутся эти ребята. Зато известно – откуда берутся такие девчонки.
Как расстались – не виделись с Ирой год, а когда повстречались, опять весной – мою Ирочку было не узнать. Вот тогда она стала для меня – Ло. В чёрном пальто и секси чёрных чулках. Высокие каблуки и отливающие ночью волосы. Подведенные глаза.
- Это карнавал? – Цинично ухмыльнулся я, закуривая, встретив Ло на площади Крюково. – Тебе идёт, эротично.
Она пропустила фразу мимо. Ло никогда меня не слушала, даже когда была Ирой.
Мы пришли к ней домой, и Ло рассказывала, что собирается переехать в Петербург. «Совсем чокнулась» – глядел я на её кожаный корсет и видную грудь за ним. Она говорила о «сёстрах», что теперь у неё есть сёстры в Питере. Ло показала свежие тату и места, где хочет делать пирсинг.
Потом она переехала, а я приезжал автостопом и говорил с её сёстрами. У Ло стало ещё больше тату и много пирсинга. Сёстры – выглядели похоже. Чёрные, потерянные, увлечённые, сумасшедшие – так я думал.
Теперь мы с Фёдором ехали к Ло. Это на Васильевском острове – я уже хорошо его знаю – улица Вёсельная. Мы прошли арку, оказались во дворе. (Всегда привлекали питерские дворы – обшарпанные старые дома и сохлые деревца без листьев.) Зашли в парадную (не подъезд! – мы в другом городе) и поднялись по ступеням. Позвонили в дверь.
Сонная Ло была в сетчатой блузке. Она открыла дверь, и мы молча обнялись и поцеловались – без слов приветствия – как будто я захожу к ней через день. Она прижималась ко мне, и я чувствовал, что возбуждаюсь – так было и три и пять лет назад – Ло сверх сексуальна. Лично мне с ней трудно даже – танцевать медленный танец.
Она заварила чай. Ло, моя маленькая, была счастлива видеть меня. Это невозможно описать – её искреннюю радость. Так радуются маленькие дети родителям. Я – не умею так. И многие женщины – не умеют. Это умеет – Ло.
Сидели на кухне, обнимались с Ло и она жаловалась – «меня никто не любит кроме тебя. Я никому не нужна». Очень хорошо понимал её – мог бы жаловаться похоже, но отшучивался и улыбался. Думал – я мог бы остаться – здесь и сейчас. Взять и не вернуться. К чёрту квартиру в Зеленограде, к чёрту – работу! а больше у меня ничего нет! ничего не держит! Я бы любил Ло, чувствовал себя счастливым.
Гнал эти мысли.
Много думать – вредно.
Ло разложила постель для нас с Фёдором, и мы – уснули. Проснулись днём, сели пить чай снова. Так течёт жизнь в этой, старой новой, квартире Ло – все спят, пьют чай и разговаривают. Медленно – степенно разговаривают, как принято – по-петербургски – и пьют мятный чай. В старой новой квартире – моя лучшая женщина. Моя – женщина.
Я выходил дышать на улицу и прошёлся вокруг дома Ло. Мне нравились пейзажи вокруг. Восторгался – пейзажами.
Представлял себя на этих улицах каждый день. Может, стоит остаться? Я устроюсь на работу, буду писать тексты местным газетам – на еду, выпивку и съёмную комнату хватит – в свободное время стану встречаться с Ло, гулять по улицам Питера. Интересно, сколько нужно времени, чтобы Питер осточертел? Два месяца? Год? Мне всё – когда-то надоедает.
Вернулся и спросил Ло.
- Классное у меня пальто?
- Отличное!
Фёдор кричал с кухни, что я – вынул ему душу. Он нихера не понимает – мой друг.
В соседней комнате проснулась Ракша – одна из сестёр. Мы уже давно знакомы, я только представил Федоса. Мой приятель чувствовал себя, по крайней мере, странно в этой квартире, среди скрытых табу на некоторые темы, среди странных чёрных женщин, степенных разговоров и мятного чая. Я улыбался. Когда сам первый раз знакомился с обычаями женщин и их табу – был не степенным. Наоборот – спорил, высмеивал, убеждал – не понимал.
Потом всё понял.
Это просто – игра.
Способ закрыться от неприятностей мира, способ обрести друзей и компанию. Они же все потерянные в жизни – эти девочки – все. Блять! Мы все потерянные – всё поколение! и каждый выбирает, как закрываться от мира – сам выбирает!
Я закрылся иначе. Стал циничным и равнодушным, я много пью и отвергаю социальность – ещё немного и очнусь среди тусовки анархистов или радикалов. Раньше я не мог понять – почему Ло выбрала этот путь? – готику. Это, знаете – странный выбор. Сейчас понимаю – она, её подруги-сёстры – выбрали это просто так. Это держит их вместе – и всё. Заставляет дружить – меньше думать о себе и больше – о «сёстрах». Верить и не сомневаться в своих людях.
Кой хуй! Если бы Ира – когда мы расстались, когда она ёбнулась от работы и усталости, от вечно трущегося рядом меня, от алкоголя и всего, что переполняет сейчас самого (не-ре-а-ли-за-ци-я). Если бы тогда она увлеклась хоть НБП, хоть Гринпис, хоть книгами Толкиена и нашла близких по духу людей – была бы сейчас нацболкой, «зелёной» или эльфийкой Ло. Кой хуй! – готика это маска, что заставляет подруг быть вместе – любить одно и то же.
Какая разница – как сходить с ума? – поколению? Столько разностей, столько увлечений и путей – что глаза бегут. Выбирай, что хочешь и – сходи тихо или громко – по вкусу. Везде тебя встретят друзья. Нет препятствий патриотам! Моё поколение мелет всё – оно не знает жалости – моё поколение. В моём поколении – нужно сбиваться в стаи. Вместе – возможно выжить.
Почему я до сих пор не в НБП? До сих пор не делаю революцию?
У меня это пройдёт. Точно – знаю.
Тогда почему один? Не прибился к стае – почему?
Хуёв панаму – один! Я пишу прозу и статьи! – мой мир – чокнутых журналистов и шизофреников писателей. Я – не один. У нас нет своей музыки, нет – стиля в одежде, ничего такого – нет. Но стая – существует. И несведущему покажутся странными, глупыми и непонятными – наши разговоры и споры – так же как Фёдору сейчас кажутся такими беседы о готике, которые мы степенно ведём на кухне – у Ло.
Вечером мы выбрались гулять и пить шампанское из бутылок – на улице. Мы с Фёдором и три питерские девчонки. Молодые, модные, горланили песни, стояли на мостах и мостиках, смеялись и шутили. Заходили в ночные клубы и кафе. Пили пиво и шампанское.
- Что за цены? Ну – что за цены? – листал я меню в одном кафе, - Фёдор, что это за цены?
Бармен в белой рубашке при зелёной бабочке – смотрел исподлобья. Я напоминал ему столичного – в Питере люто не любят Москву. Тихо, молчаливо – не любят. Пока бармен только слушал и проверял – откуда мы – когда убедится, будет «не любить» официально.
- Фёдор, такие бы цены в Москве! Ты видел в центре такие цены? – Махнул рукой, - Тьфу!
Мне нравилось дразнить бармена.
- Вы что-нибудь заказываете? – С отвращением глядел. Накренив к плечу голову, снисходительно и устало – смотрел. Так смотрят на юродивых или беспокойных маленьких детей – с которых и взять-то нечего.
Сначала я закурил, потом облокотился на стойку. Подпёр пятернёй длинные волосы на лбу и расплылся улыбой.
- Друг, классный город Питер, да?
Я был пьян, локти на стойке скользили в стороны.
- Вы будете делать заказ?
- Пять пива – за столик. – Фёдор изучил меню и шлёпнул перед собой пухлый буклет.
- Ещё салата и жульена. – Добавил я, потрясая рукой с дымящейся сигаретой, свирепо глядя на бабочку бармена. Фёдор потянул меня от стойки.
- Чего ты к нему привязался? – Зашипел неприятно.
- Фёдор, ты не видишь? Таких надо мочить! – Я набрался алкоголя больше приятеля, - Что это за тон? Что за дурацкая бабочка? Я ему сейчас покажу, как в Москве морды бьют! возомнил из себя…
- С чего ты взял? Успокойся! – Приятель тряхнул меня за плечи.
- Бесит сука! Он думает – мы в шоколаде, раз из Москвы, да? Что, блять, жизни не видели? Да он мой ровесник, Фёдор! Он ненавидит нас только за то – что мы с Москвы!
- Все тебя любят! остынь!
- Посмотри на него! Он разливает пиво и думает мы при лавэ! Мы тупорылые уроды с бабами и при лавэ! Ты при лавэ, Фёдор?
- Я – да! – Он хохотнул.
- Да мне срать на лавэ! Я за эти лавэ – пахал!
- Ой, ты-то пахал! – Федос веселился.
- Мне, блять, эти лавэ в пизду не сдались! Почему он меня ненавидит? Ты можешь мне объяснить? Мне не лучше – чем ему! За что он думает, что мне – лучше? Я сейчас выбью ему зубы!
Фёдор развернул меня к столику, где сидели женщины, и усадил. Принесли пиво и я успокоился, утонув в жёлтом. Тонуть в нём было приятно и удобно. Я тонул с каждым глотком, и тошнота подкатывала к горлу – мне казалось всё пустым и бесполезным. То есть вообще – всё.
Я так и не очнулся за вечер и ночь – тонул. Не думал ни о чём – всё опостылело, надоело, устало. В голове крутились мысли об оставленном институте и не полученном высшем образовании, бездарная работа – которую придётся делать всегда, дом, из окна которого глядеть – всю жизнь. Однообразные дороги и одинаковые пути. Пустые лица женщин и моя животная похоть. Дни меня, работа меня, женщина меня, бросить меня, мучить меня. Обыденность, серость, бытовуха. Не-ре-а-ли-за-ци-я.
Бэ-э-э-э…
Хотелось выйти и ломать зеркала авто. Я шизофреник, где это видано? – когда пьян и плохо – хочется ломать зеркала. Но я глядел в оба, гуляя по Питеру – никто не паркуется на тротуаре. Не мешают ходить. Они даже не знают, что такое тротуар, для них это – поребрик.
Здесь люди сходят с ума по-другому. Не как мы – в своей жадной, разбухшей столице. Они сходят с ума – изящно и тонко, как и полагается изысканным жителям прекрасного города.
Я тёр кулаками не красневшиеся, но пламенные глаза – заплакал бы, но – не умел.
ЧАСТЬ III
«RЕВОЛЮZИЯ ДЛЯ ВСЕХ – КАК ЭТО БЫЛО ЕСТЬ И БУДЕТ»
Мы сидели с Пашей Херцем в привокзальном «Экспресс-кафе», пили пиво «Сибирская корона» за 32 рубля из больших прозрачных пластиковых стаканов и я говорил.
- Знаешь, Паша, какое у меня любимое слово?
- Какое?
- Эшафот!
- Почему?
- Мне оно – просто нравится. Придумай любимое слово – себе.
Я сидел в чёрном стильном пальто, чёрной бейсболке и тёртых клёшах. Я чувствовал своё мягкое пьяное лицо, как оно течёт книзу – странное чувство.
- Нужно подумать. Как Питер?
- Ничего особенного – поездка как поездка.
- Мне бы хотелось в Питер! Я был там в последний раз… - Он прищурился за стёклами очков, вспоминая, - Очень давно!
Не вспомнил.
- Ну, его. Интересно ездить летом – там сейчас даже мосты не разводят. Скучно. Как здесь. – (И про себя – «Как везде».)
Я смотрел в синюю скатерть на столе. Скатерть прожжена окурками во многих местах, её давно не меняли. Зачем менять скатерть? поддерживать имидж заведения, если только ненормальные вроде меня и Паши – завсегдатаи кафе. Остальные – проездом, посидели раз и больше не вернуться.
- Паш, ты поедешь куда-нибудь на новогодние праздники?
- Нет, останусь дома.
- Было бы здорово поехать куда-то. Один мой приятель поедет в Париж.
- Дорого.
- Нет, всего $200. На автобусе. В Париже – два дня.
- Мало. Если ехать – так ехать. Недели на две.
- Я бы съездил за $200. Денег – нет.
- Хочу в Австралию.
- Может эмигрировать? В Австралию?
- Запросто! Белый! Европеец! язык знаешь – оторвут с руками.
- Там тепло и море…
- …сидеть на берегу и кормить крокодилов. Кидать им кенгуру с берега.
- Может, правда? Эмигрировать? Накопить на билет и улететь.
- Чего только будешь там делать?
- А здесь – чего? Я в русскоязычную газету устроюсь – там.
- Здесь друзья и знакомые. Я тут всё знаю. Там у тебя нет знакомых.
- Я буду писать вам по мэйлу. Или по «аське».
Рядом с нами сидел худой мужчина, почти старик. Качался пьяный и слушал нашу болтовню, повернулся и спросил сигарету. Я протянул «Винстона» и закурил сам.
- …а чего так куришь, как закрываешься от меня?
Я посмотрел на мужчину – его невыразительное лицо было в мелких морщинах, с ясными карими глазами. Сигарету держал между пальцами – средним и указательным, на одном татуировка перстня – бывший зек. Взглянул, как сам курю – держал – большим и указательным, словно сжимая сигарету в кулаке.
- Так курят – партизаны революционеры. Ночью снайперы стреляют на огонёк сигареты – я – прячу его.
Мужчина сухо улыбнулся, показывая жёлтые зубы.
- Как этот… Ты должен знать…
- Чегевара.
- Точно! – Он снова оскалился улыбкой. – 30 лет сидел. Только откинулся – ничего не изменилось. Такие же парни, как ты – были.
Заметно, что мужик – лох. Не знаю как – видно. Это заметно по зекам сразу. Правильный – или просто – сидел. Знает зону и считает мир «за…» – слабым, ибо – живёт не по понятиям. За забором он имел уважение за что-то. Он мог сказать молодому вроде меня – что угодно. Здесь – другие законы. Тут – я расквасил бы лицо ему и выбил жёлтые зубы – если что. Никто не ставит пива за уважение, хам закрывается от беседы кулаком с сигаретой.
Я смотрел на бывшего зека и понимал, что мой мир – хуже, противней и жёстче. Может, Путин давно понял это и хочет от большой любви превратить Россию в огромную зону? Было бы интересно – если так. Всегда чертовски нравится происходящее.
- Слушай, угости меня пивом, партизан. Только сегодня откинулся – могу справку показать! – зек начал копаться во внутреннем кармане куртки.
- Не надо. Я тебя и так – угощу.
- А покажи! – Сказал Паша. – Всегда хотел посмотреть, как такая справка выглядит.
Рука зека застыла, он посмотрел на меня. Справки у него не было. Я ухмыльнулся.
- Пойдём, покажешь – что тебе заказать.
Накидывая верхнюю одежду – выкатились на кишащую людьми площадь трёх вокзалов. Из киосков, где продавали аудио – неслась разная музыка.
- Холодно. – Поежился, застёгивая пуговицы.
- Разве? Вроде тепло.
- Чёрт. Кажется, я заболел.
- Главное. Когда будешь делать революцию – помни о женщинах и детях.
- Что? – Я обернулся. Паша застёгивал кожаную куртку и смотрел, как «собачка» поднимается по «молнии», движимая рукой.
- Главное! женщины и дети!
Меня знобило. Какая-то болезнь села внутри и трясла, принуждала мёрзнуть. Пива выпили мало, но я чувствовал себя пьяным и жалким. Качало и расплывалось перед глазами.
- Сколько времени?
- Я же говорил уже.
Позади в мешковатой чёрной куртке, с рюкзачком стоял Фёдор и курил сигарету.
- Привет. Ты как тут?
- Я тебя уже заждался. Идём.
Махнул Херцу на прощание.
- Фёдор, ты думал когда-то о революции?
- Зачем?
Мы быстро шагали от вокзала, ловко лавируя в толпе. Возле ларьков одни милиционеры ОМОН проверяли документы у кавказцев, другие – стояли поодаль и щелкали семечки, подпирая автоматы за спину.
- Чтобы всем стало лучше жить. Когда всем становится жить – плохо – начинается революция.
- Мне неплохо живётся.
Прошли к дороге напротив «Траттория пицца» и встали возле подземного перехода.
- Фёдор, посмотри – видишь «Тратторию»?
- Угу.
Он вдыхал сигарету быстрыми затяжками и так же скоро – выдыхал дым.
- Летом я обедал там - раз. Меня плохо обслужили, а потом сказали, что в счёт включены чаевые – 10%. Представляешь?
- Не правильно. Когда чаевые включены в счёт – официант плохо обслуживает.
- Вот-вот. Ещё пример. Моя начальница ходила в «Арбат-Престиж» и в магазине у неё украли бумажник. Деньги и важные документы, вид на жительство в Японии – всё. Когда она подошла к продавцу – он ответил – ничем не можем помочь.
- А чем он мог ей помочь?
- Начальница жила долго в Японии. Там перекрыли бы все выходы, никого не выпустили бы, стали смотреть запись видеокамер, нашли бы вора и вернули украденное – лишь бы не пострадала репутация. Лишь бы люди не стали говорить – в «Арбат-Престиж» пиздят бумажники.
- Не понимаю – к чему ты всё рассказываешь?
Я тоже прикурил сигарету. Улыбнулся.
- Почему оппозиция в нашей стране называется демократической? Что тогда правящая «Единая Россия»?
Фёдор думал секунду.
- Не знаю.
- Это, мой друг, - Выдохнул дым вверх – когда выдыхают вверх, значит – уверен в себе, - Олигархия. Власть богатых и властных. Они все повязаны. Видел наше кино? «Антикиллер», «Ночной дозор» - самые кассовые фильмы?
- Ну.
- А я видел фильмы, которые снимают выпускники режиссёрских. Им в подмётки не годятся наши кассовые фильмы! Так почему талантливые не снимают кассовые фильмы? Почему талант – не ценится? Потому что всё – схвачено! Гос деньги идут к нужным людям, через нужных людей – даже в кино, культуре. Они делают бизнес на стране – всюду! Хуевы олигархи – не Березовский с Ходорковским – это воры – настоящие сидят – там.
Я сделал сложный жест в небо.
- Хули им париться в «Арбат-Престиж» или «Траттории», когда конкуренцию давят сверху? Плевать они хотели на репутейшн! людям просто некуда идти – конкурентов – нет. Это не капитализм, не демократия! Это олигархия!
- У тебя есть предложения? Говорить мы можем – всю жизнь.
- Я предлагаю дать пизды правящим богатым и сделать хоть что-то! Мне всё равно – какой строй – людям должно быть удобно жить! Государство – ради людей. Если государство – т а к о е! Оно мне не нужно!
- Ладно, идём.
Спустились в переход, и пошли по освещённому жёлтым светом. Кроме нас в переходе был ещё тщедушный старичок. Он сидел на грязном коврике, играл на гармошке унылую мелодию и смотрел на собственные культи ног. Рядом стояла шапка с монетами.
Мы прошли мимо и поднялись.
- Куда мы идём?
- Убедил. Сам-то готов?
- К чему?
- К революции.
Мы перешли дорогу, уже по проезжей части и оказались возле магазина одежды «Большевичка».
- Я знаю – здесь точно есть пальто.
- Фёдор, у меня есть пальто – посмотри.
Мой друг достал из рюкзачка повязку НБП – чёрный серп и молот в белом круге на фоне красного знамени. Начал повязывать мне на руку – я послушно ждал. Потом трясущимися руками повязал такую же себе.
- Откуда ты их взял?
- Вождь подарил.
Мы нервно хохотнули.
- У меня в сумке – «Девочка-зверь» - книга вождя. – Сказал я, и мы засмеялись, - Га-га-га! Лимонов наш вождь!
- Никого не убивай, Пин. Стреляй, но не в людей. Понял?
Лицо Фёдора было бледным. Я никогда не видел такое лицо – у него.
- Что ты собираешься делать?
Он достал из рюкзачка укороченный автомат Калашникова и твёрдо протянул мне. Я неуверенно взял. Фёдор достал ещё один и передёрнул затвор.
- Ты охуел?! – Мои глаза никогда не были такими широкими, как сейчас.
Губы Фёдора дёргались в сумасшедшей улыбке. Он подмигнул и толкнул дверь, забегая, я секунду стоял и ринулся за ним.
- Всем на пол!! – Фёдор поднял автомат и сделал длинную очередь. У меня заложило уши – я вообще не понимал происходящее. С громом пороховой дым струйками вылетал из дула, развеиваясь в воздухе. С потолка сыпался мусор, погасла пара ламп. Вокруг кричали женщины, забегая за стойки с одеждой, мужчины молча пятились.
Я расстегнул пальто для удобства и с трудом передёрнул затвор своего АК. Плохо умею обращаться с оружием. Фёдор уже стоял перед кассой – бледная, хорошо одетая и молодая продавщица кидала деньги оттуда в рюкзачок. Я прошёл за Фёдором и поднял автомат на людей в форме охранников, они держали руки ладонями ко мне, но готовы прыгнуть.
- Назад! – Я встал спиной к спине Фёдора и ткнул автоматом в их сторону. Охранники подняли руки выше и попятились немного.
Продавщица вытряхнула последнюю мелочь с поддона, и Фёдор передал рюкзак мне.
- На выход.
Я медленно пошёл, качаясь – Фёдор швырнул кипу листовок вверх и пятился за мной.
На улице он открыл дверь припаркованной «Волги» жёлтого цвета с чёрными шашечками такси.
- Нахуй отсюда! – Пригрозил автоматом. Водитель читал газету, так с ней и вывалился на снежный асфальт из авто, побежал.
- Ты за руль. – Фёдор устроился на переднем пассажирском сиденье.
Я кинул автомат на сиденье водителя, и было уселся.
- Подожди.
На тротуаре нагло повернув передние колёса стоял синий глазастый «Мерседес». Я с разбегу пнул боковое зеркало и оно, раскуроченное, с болтающимися проводками, полетело далеко на проезжую часть. Запрыгнул в «Волгу», завёл и тронулся.
- Ты ёбнулся, Фёдор?! Ты ёбнулся!! Откуда у тебя автоматы?!
Фёдор курил и протягивал сигарету мне, довольно ухмылялся. Ему нравилось происходящее, чертовски нравилось. Взял сигарету и приятель поднёс огонёк зажигалки – мне. Я смотрел на его улыбку и невольно растягивал на лице – такую же. Через миг нас сгибало от хохота: «Га-га-га!» Из глаз брызнули слёзы.
- Самое смешное, - Сказал Фёдор через слёзы хохота, - Что сейчас точно так же ограбили три сотни московских магазинов и банков! Га-га-га!! Ментов не хватит на всех!!
В одном дворе мы бросили машину и сорвали повязки.
- Давай, до завтра! – Кивнул Фёдор. Все встречаются в Твери – в четверг. Набережная Афанасия Никитина. Там узнаем дальше – где бросить деньги. Удачи, камрад!
Мы улыбнулись и разошлись в стороны. Фёдор исчез в арке двора, а я вышел к дороге и запрыгнул в пустой трамвай до метро Щукинская. Сел на замёрзший пластиковый стул и уставился в окно. Трамвай мерно ехал, позвякивая и стуча колёсами, останавливался на светофорах и разгонялся по прямой.
В заиневевшем окне плыли жёлтые огни фонарей и редкие автомобили. Москва казалась пустынной, только скоро проносились группами милицейские авто, с мерцающими синим и красным маячками. Город не был готов к обороне, сейчас повсюду – спонтанные облавы и обыски.
Когда я говорил со взрослыми людьми о революции – они часто не понимали – зачем? Все приспособились жить в этом мире, кое-как выживают. Недостатки системы? – всплёскивали руками они, - В каждой стране свои недостатки! Я не понимал никогда – почему нельзя сделать страну без недостатков. Ну, или свести их, недостатки, к такому минимуму, что это – исключения и недосмотр ответственных – а не ошибка системы.
Ещё всегда пугают фразой – «революция убивает своих детей». Смешная угроза – такой угрозой почему-то государство не останавливает своих солдат, мол, война, знаете ли, убивает своих военных. Если я решился – разумеется, я думал о смерти или тюрьме! Разумеется, я морально готов! Причём не только ради своего счастья, но и – общего! Люди боятся потрясений, люди думают – жить нужно тихо, моя хата с краю.
Люди – идиоты.
Человек – умный.
Человек сильнее людей.
Трамвай резко затормозил, и меня бросило вперёд, двери распахнулись, и повеяло морозом с улицы.
- Предъявите билетик! – В салон карабкались трое ОМОНовцев в камуфляже и с автоматами. Двое одинаково широкоплечих и высоких – в горнолыжных масках с прорезями для глаз и рта – пассамантанах. Один невысокий без маски, аккуратно стриженный, с правильными чертами лица. Безучастно смотрел на них – вряд ли они собираются проверить у меня именно билет на трамвай. В любом случае, у меня его – нет.
- Встать. Документы. Ручки перед собой ладошками вверх.
Командовал – невысокий. Я достал паспорт и повиновался. Краем глаза заметил, как на улицу спрыгнул водитель трамвая. Им тоже занялись люди в камуфляже.
Один милиционер в маске взял листать документ, второй – небрежно наставил оружие. Низкий внимательно осмотрел мои пальцы и, глядя в лицо, ударил несильно в правое плечо.
- Не болит?
Я покачал головой.
- Что в сумке?
- Книга, диктофон, разные рабочие документы.
- Открывай. Где живёшь?
Я начал расстёгивать наплечную сумку. Милиционеры не выглядели нервными, но напряжёнными – были. Я старался не делать резких движений.
- В Зеленограде.
- Откуда едешь?
- Был у друга в гостях.
- Работаешь?
- Японская телекомпания. Журналист.
Я показал содержимое сумки. Милиционер покопался и достал книгу, взглянул на обложку. ЛИМОНОВ «Девочка-зверь»
- Нравится? – Он раскрыл книгу на середине.
- Хороший писатель. Рекомендую.
Милиционер улыбался, листая.
- Обязательно почитаю. – Он резко захлопнул книгу и протянул одному в маске, - Пойдёшь с нами.
Под дулами меня вывели из трамвая и усадили в милицейский автобус. У дверей баса стояли ещё двое с автоматами, внутри – один. Все молчали, только из рации ОМОНовца надзирателя доносились механические голоса. В полумраке салона сидели трое молодых парней, двое неприметные постоянно озирались, один сильно избит – в чёрном грязном плаще – зажимал рукой левый заплывший глаз. Меня усадили недалеко от водительского кресла.
В окно я увидел как в «мой» трамвай сел водитель, машина звякнула и покатилась по рельсам. Около часа я молча сидел, глядя в окно. Единственным развлечением служило наблюдать, как милиционеры останавливают малочисленные гражданские авто и проверяют документы. К нам в автобус не попал ни один автолюбитель.
Один раз издалека донеслись пистолетные выстрелы и длинная автоматная очередь. Милиционер надзиратель спросил по рации, что произошло, ответили, что мужчина на джипе стрелял в постовых – его застрелили.
Мне нравилось – что происходит. Не было страшно, только – боязно. Происходящее казалось нереальным. Неужели переворот? Настоящая революция! К часу ночи милиционеров сменили другие, в автобус прыгнули семь или восемь в камуфляже и масках, последним сел – всё тот же низкий без маски. Поехали.
Четверых задержанных, в том числе – меня, привезли в отделение. Сначала всех заперли в клетку. Когда поблизости никого не оказалось, я тронул избитого за локоть.
- За что тебя?
Он посмотрел в лицо мутным правым глазом, всё зажимая левый. Медленно снял плащ с плеча, оттянул чёрную водолазку и показал татуировку – серп с молотом на фоне гранаты «лимонка». Я кивнул.
Пришёл следователь и меня, сидевшего ближе всех к двери, вывели из камеры, повели по коридорам в кабинет. Вёл следователь с короткой стрижкой, в растянутом свитере и не глаженных брюках. Он выглядел усталым, если не сказать – разбитым, под глазами расплывались сине-зелёные синяки. Следователь усадил меня в кабинете за стол, сам сел – напротив. Достал протокол и, не представившись, начал задавать вопросы и что-то записывать.
- Имя, фамилия, отчество.
Я сказал и протянул паспорт с военным билетом и удостоверением журналиста.
- Журналист?
- Да. Японская телекомпания.
- Где ты был сегодня в шесть часов вечера?
- После работы зашёл к приятелю в гости.
- Имя, адрес.
Назвал вымышленный адрес ближе к месту, где мы бросили с Фёдором авто и имя. Добавил, что приятель – снимает квартиру, что зарегистрированы там другие люди. Когда начал распинаться – понял, что валюсь. Нужно было сказать просто – прогуливался. По мне всё – было заметно.
- Откуда книга?
- Купил в книжном.
- Увлекаешься идеологией Лимонова? НБП?
- Нет.
- Куда ехал, когда задержали?
- К метро Щукинская. Домой. В Зеленоград.
- В Зеленоград – ездят от Речного Вокзала.
- Я езжу от Тушинской на маршрутке. По Пятницкому шоссе.
Следователь энергично почесал шариковой ручкой бритый затылок. Откинулся в кресле и посмотрел в потолок, тяжело вздохнул, потом резко ударил ладонями о стол.
- Хули ты ебёшь мне мозги!! Если я сейчас, блять, пробью адрес – никакого друга там не окажется!! Я 20 лет – колю таких как ты!! Революционер хуев!! Где ты был сука в шесть вечера?!
- На работе. – Спокойно ответил я, - Потом пошёл прогуляться. Я не заходил ни к какому другу – вы просто очень устали и не так меня поняли.
Следователь вскочил и быстро прошёл к шкафу в углу, почти выдернул дверь и затряс противогазом.
- «Слонёнка» - знаешь?! Козёл!! Ты мне сейчас всё расскажешь, как было!!
В дверь зашли двое в верхней милицейской форме и серых шапках. Молча поглядели на меня и следователя с противогазом в руке. Прошли в кабинет. Видно здесь часто применяли противогаз для пыток, раз к его виду отнеслись спокойно.
- Илюш, включи телевизор.
Двое уселись на диван в углу кабинета. Следователь Илюша тронул кнопку маленького телевизора – напротив.
Работал только центральный канал РТР – показывали безлюдную Красную и Манежную площади. На брусчатке, ступенях в неудобных позах лежали окоченевшие трупы с повязками НБП. Из подъездов госучреждений люди в форме подразделения «Альфа» за руки и ноги выносили трупы боевиков, швыряли перед входом на асфальт.
Диктор монотонно перечислял, на каких улицах сопротивление ещё не подавлено. Трое милиционеров молча наблюдали репортаж, наконец – один из пришедших ухмыльнулся и покачал головой.
- Это пиздец. А нам доложили, что Кремль взяли нацболы. Весь центр – взяли. «Альфа» давно за них, приказали в альфовцев на поражение стрелять. Ёбаная революция! Ёбаный Лимонов!
- Революция хуёвая не из-за нацболов. – Сказал я. Милиционеры повернулись.
- Любая власть оплывает жиром, обретает связи в высших кругах, становится олигархичной. Каждые лет 20-30 нужно совершать революции, перетряхивать людей, менять местами начальников по всей системе. Тогда страна будет развиваться – всем в ней будет комфортно жить. По-хорошему – так нужно устроить Министерство Революции – четвёртую ветвь власти – революционную. Министерство будет определять – когда и как устроить бескровный переворот.
- Мечтатель хуев! А если твоё министерство тоже обрастёт связями и станет олигархичным?
- Можно разработать почти идеальную систему. Замкнуть, например, на прокуратуру. По мне – так лучше вообще – анархия. Но вам же анархия не подходит?
ЗАКЛЮЧЕНИЕ:
«РЕВОЛЮЦИЯ ПОЖИРАЕТ СВОИХ ДЕТЕЙ, ВСЕ ПЕРЕБОЛЕЛИ КРАСНОЙ ЗАРАЗОЙ, МИРНАЯ ЖИЗНЬ НАЛАЖИВАЕТСЯ»
В кабинет вошла Аня и сразу обратила на себя взгляды. Моя девочка, которая оставила одного. Аня криво улыбалась, загорелая, сексуальная и смотрела на меня, одетая в чёрные брюки и рубаху с большими карманами на груди. В руках у Ани короткий иностранный автомат с длинным глушителем, на голове – чёрная беретка, на плече – красная повязка – НБП. Ремень советского солдата перетягивал талию и подчёркивал бёдра.
Я отчего-то ничуть не удивился женщине. Милиционеры вскочили, и Аня выстрелила короткой бесшумной очередью в потолок. Пули со звоном срикошетили, разбив окно. Я припал к столу, милиционеры – подняли руки и попятились.
- Россия – всё! Остальное – ничто! – Аня, улыбаясь, кивнула мне на дверь, держа на прицеле троих.
Я вдруг почувствовал себя плохо – тело бросило в холод и пот потёк по спине в трусы. Поднялся с места, качаясь на ватных ногах, и дошёл до двери, толкнул и упал за порог. Перед глазами текли разноцветные бензиновые лужи. Встал, шатаясь, побрёл по длинному коридору, к лестнице. Повсюду с автоматами расхаживали люди в чёрном и красными повязками. Скатился по лестнице, дребезжа ногами и хватаясь за поручень. Выбежал на уличный воздух и доковылял до автомобильной дороги.
Было раннее утро – по улицам ездили десятки авто, много больше, чем вчера ночью. В расстёгнутом пальто, задрал руку, зазывая таксистов. Остановилась красная «четвёрка», я открыл дверь и плюхнулся на заднее сиденье.
- До Зеленограда. Четырнадцатый район.
- Сколько?
- Сколько хотите.
- 500.
- Хорошо, только быстрее.
Со своего места я видел как, одетый в кожаную куртку и шарф водитель, смотрит на меня в зеркальце заднего вида.
- Хуёво выглядишь. Болеешь чем?
- Высокая температура. Простуда. – Я мог едва шевелить языком, разговор мучил, - Езжайте быстрее.
И зашёлся в утробном кашле. Мокрота из застуженных лёгких комками вылетала в рот. Я глотал её.
- Может, в больницу тебя?
- Нет. Домой. – Откинул голову и сразу заснул в поту. Машина тряслась от скорости, я ещё думал, что нужно выпить крепкого чая с лимоном и съесть горячего супа, прежде чем лечь в кровать.
Проснулся – дома.
7.45
Утреннее похмелье стало привычкой. Дверей было несколько.
Именно – так.
Джинсы узкие в талии и широкие к ступням, футболка из хлопка с надписью «СОВ» и красной звездой, потом несвежие носки, первая пара, вторая – шерстяная. Лёгкая сумка перемещается с кресла в коридор. Неудобное тело следует в ванную комнату. Потрогав щетину – он не собирается бриться. Вяло чистит зубы, пытаясь расширить глаза – не получается. Он похож на корейца или японца – с такими глазами. Трогает волосы – сальные, непослушные.
По телевизору-будильнику канал НТВ, выпуск новостей и Шелест. Не Шелест – уже: «Теперь выпьем ароматную кружечку Нескафе».
На кухне включается чайник. С металлической ложки в кружку сыпется растворимый кофе. Сахар – по вкусу. Заливается кипятком. Пьётся. Он смотрит в окно – молодой, пьяный с ночи. В окне темно и видно только собственное отражение – ему нравится, он – улыбается, а потом – смеётся себе.
Возле кровати – надеть свитер с растянутым горлом. В коридоре – долго шнуровать зимние ботинки с тупым и крепким носом, накинуть пальто и хлопнуть мощной деревянной дверью. Запереть.
Ещё одна дверь открывается лязгающими поворотами ручки замка. Один поворот, второй и третий. Пройти и запереть. Третья дверь. Просто толкнуть и хлопнуть. Вызвать лифт и затеплить сигарету. Если лифт долго не едет – спускаться пешком. В подъезде – пройти две последних двери. Одна с электронным писком отпирается нажатием кнопки, вторая, самая последняя – не заперта.
На улице – ёжиться. Думать – прекращать пьянство. Ему – плохо. Тошнит и сводит живот, если бы он оказался в квартире – пил много воды.
Дверей – несколько. Утреннее похмелье – дрянная привычка.
8.00
Жалея себя, дойти до ночного магазина с торца «Универсама», проверяя попутно на месте ли зеркала паркованых на тротуаре авто. Дёрнуть дверь магазина и заранее знать – до половины девятого – учёт. Зайти в «Универсам» с главного входа. Под пристальным и свежим взглядом охранников в пиджаках прятать мутные глаза с зелёными разводами – под.
Купить без очереди пачку лёгких сигарет. Винстон или Честерфилд.
В тумане пройти к остановке автобусов. Тереть глаза, пытаясь избежать пелены. В промежуток с 8.11 до 8.20 подойдёт маршрутное такси №17. Наступая на ноги пассажирам протиснуться к окну, откинуться и наблюдать скользящие мимо высотки.
8.26
Выкурить сигарету, стоя возле такси. Печально созерцать очередь из человеков, которые хотят ехать задёшево на ГАЗели. Воротить нос и выдыхать дым, пошатываясь. Сесть в одну из легковых авто, сговорившись за 40 или 50 рублей. Устроиться в полном купе и отправиться.
Смеяться над собой и смотреть – в окно на тёмные – остовы домов, деревья, заправки, другие авто, людей, деревья, остовы, заправки, деревья, остовы, заправки… Думать о революции, книгах, ремёслах и судьбах, внимать мыслям и звукам магнитолы. Терпеть неудобство полного салона. Скрипеть зубами, сонно вздыхать и сопеть в заложенный нос.
9.21
Возле метро Тушинская закурить очередной раз. Слушать крики зазывал. «Маршрутное такси до Красногорска! Проходим! занимаем места!» Чесать затылок и мечтать помыть волосы – сегодня. В последний раз дохнуть дым и закашляться, бросить сигарету обязательно – в мусорное ведро.
Спуститься в метро. Ступать осторожно по лестницам, боясь упасть и разлететься на части, приложить пластиковую карту к пропускному автомату. Зелёный – идти и спускаться на эскалаторе – ещё ниже.
Ждать громыханий поезда из тоннеля. Ненавидеть людей – сонных, мрачных, сизых от освещения. Страшных людей, жадных, злых – ненавидеть. И уподобиться – быть жадным, злым и ужасным. Как все. Как – стадо.
Пребывают вагоны, ещё и ещё – гибкая металлическая кишка. Открываются двери и объявляется – двери вот-вот – закроют. Спешить попасть внутрь.
Пересадка с Баррикадной на Краснопресненскую. Одна остановка – до Киевской. Обязательно успеть попасть во вторую дверь второго вагона. Иначе – смерть. Иначе – задавят и обесчестят. После прибытия на конечную для него – подниматься на эскалаторе. Подниматься мучительно долго, испепеляюще желать светлого неба – там, на крайний случай – дождя.
Наверху – снег и низкое серое небо, словно экран неисправного телевизора – в чёрно-серых полосках. Воткнуть голову в плечи…
8.52
…и брести мимо цыган и пугающих чёрных людей. Отказывать в покупке цветов – всем. (Кто носит цветы на работу?) Отметить, что лимоны стали предлагать с рук – дешевле. Печатать шажки и стараться пройти недобрый путь скорей.
Большая Дорогомиловская, потом – во дворы. Миновать зелёные гаражи, мимо Сбербанка и удивиться с восторгом убогости избушки дома 36 малой дорогомиловской улицы. Знать – там под прикрытием ДЕЗ караулят иностранцев в дипкорпусе спецслужбы. Слушают телефонные переговоры, голоса в квартирах, офисах. Думать, что – очень умный, раз сумел – рассекретить.
Свернуть несколько раз по узким тропинкам и оказаться на Кутузовском проспекте. Идти ещё немного. Осталось – чуть-чуть. Самую каплю – осталось. Последние нетвёрдые шажочки и – счастье…
Большое, как снежный ком. Пушистое, как розовый цвет. Мягкое, тёплое, душистое – счастье.
- …если построить всех женщин, которые были у меня – нельзя углядеть системы. То есть – вообще! Никакой – системы. Женщины будут стоять рядком – разные женщины! Не похожие!
- Но – женщины! Хо-хо!
- Разумеется! – взмахнуть пивной кружкой, - Но бес-сис-тем-но! То есть – грудь, жопы, лица – всё разное! Даже мозги разные. Некоторые не обладают умом – вообще! Другие – владеют совершенно языками, оперируют числами или пишут прекрасные тексты! Никакой – системы! друг мой!
- Как ты добился такого успеха? Расскажи всем! – интересно!
- Женщины. Мой друг это – женщины! Я много читаю. И Шадерло де Лакло подарил мне массу увлекательных моментов! Я узнал из его книги, как – притворяться! И притворялся – кем угодно! Я – прекрасный актёр! – это известно тебе! Могу стать милым и неловким, могу – жёстким и неуступчивым – как моим женщинам – лучше! Самое главное – разработать план и не торопиться. Каждая женщина – станет твоей, нужно – время. Нужно много упорствовать и знать – что сказать – каждой. Это – всего лишь – женщины!
- Ты чего распизделся?
- А?
- Если – они узнают, пиздюк?
- Я никогда не расскажу им.
- Они прочитают здесь.
- Где?
- Прямо здесь!
- Чтооо?!
Я поднялся в постели и сдёрнул одеяло. В кармане джинсов переливал пронзительные мелодии мобильный телефон.
- Алло.
- Это я, Ольга!
- Ольга?
- Игорь, мы празднуем Новый Год в Отрадном!
- Новый Год?
- Ты придёшь?
- Новый Год?
- Новый Год! Наступил Новый Год!! Ля-ля-ля!! Ля-ля-ля!!
Меня мучает дорога – собственная скорость и уёбство. Опять колёса, асфальт, стук, вагоны, стяги тоннелей, разветвления подземки, лестницы! лестницы!
Я изнываю от людей. Новые лица, имена, улыбки, мнения, мненьица! глаза, глупость! глупость! глупость! Всеобщая! Безысходная! Отвратная! Похожая! даже – одинаковая! Одна и та же! Везде! Всюду! Всегда! Похожесть, похожесть, похожесть! Носы, скулы! губы! разрезы глаз, ресницы, уши! волосы, зубы, ноздри! Убеждения, достоинство, правильность! правильность, правильность!! Отёкшие, здоровые! весёлые, печальные – я нужен всем! Каждому в этом мире – нужен! Телефонные звонки, стуки в дверь, крики, обиды, прощения, стоны! Зовут, приглашают, ведут – новые люди! И стяги! Улыбки!..
Я сдохну от собственной скорости – когда-то! Вы, суки, убьёте меня! Вы, бляди – погубите! Моя жизнь – будет на вашей ёбаной совести! А совесть вы давно – проебали! Дали каждому – за бесценок – ебать, потрошить, пачкать. И меня искалечили!
Стакан за стаканом – бездонные кружки! Упиваюсь собой, выпиваю себя без остатка, до тошноты – опиваюсь. Самый лучший из всех – прозябаю за вашими серыми мыслями! Гениальный, красивый и модный – таюсь за бесцветными спинами. Никчёмными делишками – вашими! Нюхаю воздух – которым дышите – вы, он мне не нравится! Когда-то я начну убивать вас – одного за другим и убью – всех.
Иногда поздно ночью я просыпаюсь одетым. Обуваюсь и иду на улицу – шагать по безлюдным и бить зеркала. Я расточаюсь. Мне нет – места. Обрывки нервной системы полощутся как драные флаги геройского Порта Артура. Я – иду и не вижу – куда. Только – серость, серость! похожесть, ресницы и лица…
Новое! Ничего нового! Новое! Ничего нового! Новое! Ничего! Всё! Ничего! Всё!
Пусть умрёт мир. Пусть – умрёт! Что мне до мира? Мне нечего ссать перед последним пожаром. Хоть судный день, хоть атомная бомбардировка, хоть гражданская война или голод! Новые люди, суки, терзают меня каждый день тысячами штыков, языков – длинными и бестолковыми – терзают. Протыкают лёгкие, сжирают – печень, залазят крючками пальцами в самое – душу!
Сука поколение – убивает меня! Сука солнце – жжёт слабую спину. Сука ветер – подгоняет тощие ноги. Суки облака – похожи на овечек или лошадок – ни одного слоника! Сука зима! Ни одного слоника! Падла зима и шлюха осень! Моё сердце на вытянутых – держу его и плачу. Нет – не умею, не плачу! Просто молчу и по мне ясно – заплакал бы, но – не умеет. Бедняга. Протягивает…
- Новый год!! Новый год!!
- Наступил.
- Пришёл!
- Наконец-то!
- Ура!
- Новый Год!!
- Ля-ля!!
Дети. Злые дети живут – рядом. Вы не видите – они рядом. Корченные судьбой, калеченные сердцем, отринутые добром и растерзанные новым. Ходят по одним с вами улицам, пьют одну с вами воду и дышат одинаковым воздухом. Ненавидят, по-своему – любят, убивают, отдыхают, делают секс, едят, радуются, смотрят, зарабатывают, плачут, гуляют – живут. Как и вы.
Злым детям некуда деться – они хотели бы стать примерными, лучшими детьми стать – им не дают. У вас уже есть добрые дети – злые вам не нужны. Вам – хуй положить. Вам – нужна революция. Вам – всем. Нам-то она не нужна…
Живите, как жили. Я обещаю – распиздяйству вашему – нет прощения. Вам будет хуже, чем нам. В тысячу раз – хуже.
Если спрошу Вас – зачем я? Ответите – просто так.
Если одёрну Вас от важного (как всегда) дела и озадачу – для чего – я? Ответите – похуй!
Если вопьюсь зубами в Ваши телеса и промычу – скажите!! Зачем?! Одёрнитесь и поправитесь. Мне ли надоедать – Вам?
Конечно, не мне. Простите, что портил ваши шикарные автомобили. Я понял – всё. Одумался. Теперь я стану тискаться бочком по своим тротуарам. Не помешаю – ничем. Задвигайте меня в лужи и сугробы, тесните к самой кровати – я лягу и не буду вставать, если хоть сколько места – оставите. Не оставите – я покорно покончу с собой, сожгусь – чтобы не занимать места трупом.
Вам всем – нужна революция. Нам – нет.
Представьте многих – как я. Которые крушат в ночных городах зеркала ваших авто. Громят префектуры и муниципалитеты. Жгут и убивают – сполна возвращают занятое. Вы знаете – как сделать коктейль Молотова? Водородную бомбу? Я – знаю. Нужно много алкоголя и десять тысяч парней – как я. Представьте – вам страшно? Мне – нет.
Здесь следует замолчать и послушать тишину.
Глубоко вздохнуть.
Выдохнуть.
Приготовиться – к плохому.
К самому худшему стоит – приготовиться.
Я продолжаю…
В новый год я ступил выбритым, свежим и прекрасным. Я бросил пить, стал курить – меньше. Занялся спортом. Написал несколько потрясающих книг и бессчётное множество классных рассказов.
Стал улыбчивым и вежливым. Денег – прибавилось. Я пережил расставание с Аней – больше не вспоминаю о ней никогда. Ни разу – не вспомнил.
Мои друзья сентиментально поминают последние месяцы года и меня в них – развязного и вечно пьяного. Улыбаюсь и говорю с друзьями об этом. Мне – интересно. Я сам – интересный.
Женщины лелеют меня на коленях. Счастливо пью стакан вина и вздымаю его – за новых знакомых! Моё трезвое лицо расцвело, тело – поправилось. Всё сложилось – отлично!
Меня не гложет – ничто! и вечное счастье шагает рядом – рука в руку.
Вы думаете – это действительно так? Всё сложилось – красиво? Вы думаете – так правда – бывает?
Разумеется!
Иначе когда бы я нашёл время всё это написать?
Вот и всё.
Посмотрите – как весело начиналось и неинтересно закончилось.
Вы счастливы за меня?
Правильно!
Вам всё ещё – похуй.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Игорь Пин: RЕВОЛЮZИЯ ДЛЯ ОДНОГО. Повесть.
29.03.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|