|
ИГОРЬ ГАЛЕЕВ: ВКУС ЖИЗНИ.
Тексты пишутся в разных традициях. Сборник рассказов Игоря Галеева определённо не относится к реалистической.
Дело тут даже не в тематике - лучшие образцы фантастики и фэнтези, например, написаны реалистично, а многие описания реальных событий (например, Илиада) - нет. Дело в письме и в способе конструирования текста.
Письмо Галеева изобилует сочетанием несочетаемого. "Молчание было ответом кричащему" - так не напишет ни один реалист; слишком явный контраст. "...могущество буквенных аббревиатур, которые займутся моей персоной" - такая разовая подмена денотата знаком (типа: в чайнике закипало слово из четырёх букв) реалистам непозволительна тем более; если уж реалист пишет о знаках, то только о знаках, если уж о т.н. реальности - то только о т.н. реальности. "И они пошли вместе на квартиру к Вилочковой Железе, куда доступ пока закрыт всем, в том числе и вашему сознанию" - русские формалисты называли это "обнажением приёма" и подчёркивали, что характерно оно для пародийной литературы (а пародия по определению не реалистична); важно, однако, то, что переход между сконструированной Галеевым реальностью и обнажённым им же приёмом вновь гротескно резок - так не делают.
А вот на примере рассказа "Барабанщик" можно показать, как не делают реалисты конструкцию текста. Рассказ назван по имени персонажа, с которым автор нас так толком и не знакомит - Барабанщик проходит почти пустым знаком по всему повествованию. Читателю остаётся лишь догадываться, что означает этот символ, и пытаться понять, живое ли это существо. Совершенно как есенинский Чёрный Человек. Осколок иной реальности, опасно выступающий над поверхностью более привычной читателю.
Но кто сказал, что мир должен быть целостным и бесконтрастным? Таковым делаем его мы, и делаем мы его таковым силою привычки. Наткнувшиь несколько раз на острый угол, мы учимся его обходить. Сам же угол тупее не становится.
Игорь Галеев не обходит острых углов своей авторской реальности. Он не делает сшивок между её угловатыми кусками. И в этом - его честность.
С текстом, выполненным таким образом, работать очень трудно. Все мы привыкли к тому, что текст - это нечто осмысленное. Между тем, мы запросто воспринимаем неосмысленные изображения - например, носим, не задумываясь о смыслах, одежду с национальным орнаментом. А ведь для носителя традиционной культуры каждый штрих орнамента имел и имеет сакральный смысл.
Ради зыбкого удовольствия погрузиться в текст Галеева привычку искать целостный смысл в тексте следует преодолеть. Это - орнамент. Для кого-то он имеет сакральный смысл, для большинства он - лишь экзотика, вроде моды на индейцев, кельтов или ямайских растаманов.
В одном мы можем быть уверены: это - не "под кельтику", это "подлинный кельтский артефакт". Исходя именно из этого соображения, я не стал подгонять узор авторской пунктуации под нормативы русской орфографии. Так оно сохраннее.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Сергей Алхутов
|
ВКУС ЖИЗНИ
2006ВКУС ЖИЗНИ - 2
ВКУС ЖИЗНИ - 2
Вкус жизни
рассказы
Вилочковая железа
Когда небо накрыло город Тинюгал первым снегом, шёл по его улицам Артур Мстиславович Тинусов. В руке он держал трость, изрезанную вьющимися змеями с набалдашником в форме головы волка.
Был он непонятно возбуждён и кричал на все стороны:
- Эй вы! Долго я ещё буду терпеть вашу возню и смотреть на ваши тараканьи игры! Не всё ли вам было сказано? Не много ли вам времени было отпущено на размышления? Что выбрали вы?
Он останавливался и как бы прислушивался к ответу. Снег тихо падал и таял, образуя грязную кашу, в которую Тинусов делал решительный шаг и снова кричал:
- Вы всё так же думаете, что я пройду и не замечу ваших дряхлых помыслов?! Или вы надеетесь, что на меня найдётся управа и вы избавитесь от моего крика? Эй, вы, выползайте на снег, он внесёт ясность в ваши разжёванные мозги! Или вы уповаете на могущество буквенных аббревиатур, которые займутся моей персоной? Кончилось их крысиное время! А ваше убожество сделалось мне обузой! Выносите свои ленивые головы на снег, я буду лечить их своей тростью!
Молчание было ответом кричащему. И только какая-то старуха подглядывала за ним в щель своего забора. Проходя мимо, Тинусов неожиданно вскинул трость и ударил ею по забору.
Белая дымка легла на доски и через мгновение забор покрылся толстым слоем льда - не успев ойкнуть, бабка сделалась огромной сосулькой.
- Не стой под грузом и стрелой! - крикнул Тинусов и зашагал дальше. - Только так исчезнут все ваши пороки! - продолжал он. - Так вы избавитесь от своих крошечных душ! Идите сюда, я буду лечить ваши запущенные болезни! Не бойтесь меня, я сделаю всё, что вы пожелаете!
Никто не решался выступить ему навстречу. Тинусов возмущённо вглядывался в снегопад, чесал рыжую бороду и кричал ещё громче:
- Эй, вы! Разве вы не хотите узнать, что это я свергал правительства, вызвал бурю перемен и устраивал катастрофы! Попросите меня о чём-нибудь ещё! Покажите, на что способны ваши фантазии! Докажите, что вы не олухи и я позабочусь о вашем будущем!
Он исходил уже полгорода и порядком устал. Но город безмолвствовал.
Все боялись этого буяна, которому какой-то шутник дал прозвище Вилочковая Железа. Оно приклеилось к нему и даже слуги закона официально называли его так. Тинусов не противился и говорил:
"Я самое загадочное место на теле планеты, и вилы тому, кто этого не понимает".
- Черти! - кричал он сегодня. - Сивушное племя! Вы дождётесь моего гнева и тогда станете узнавать своих богов по походке!
Снегопад утихал и вместе с ним угасал обвинитель спокойствия. Он бормотал себе под нос оскорбления согражданам и уже направлялся домой, когда в конце улицы появилась фигура и стала вырисовываться в Баязиду, спешащего на человеческий крик.
Вилочковая Железа остановился и пристально уставился на незнакомца.
- Тут кто-то кричал? - спросил Баязида, с любопытством рассматривая человека с тростью.
- Я и сейчас кричу! - недружелюбно отвечал Тинусов и, подняв трость продемонстрировал: - Эй, вы! Я принимаю заказы на любые ваши желания! Давайте сюда вашу сокровенную мечту!
И тотчас ожидающе замолк, стоя так, будто в любую секунду готов сделать невероятный прыжок.
Баязида с опаской посмотрел на диковинную трость и вдруг совершенно серьёзно попросил:
- А вы бы не могли сделать так, чтобы я устроился в этом городе с ночлегом? Я, видите ли, сейчас без денег, но мне должны выслать. Извините, если, конечно, это не составляет для вас...
От досады Тинусов стукнул тростью о землю, так что Баязида вздрогнул от прогремевшего грома.
- И это называется мечтой! У тебя что, нет никаких крупных желаний?
- В данный момент никаких. Я двое суток почти не спал, - и Баязида виновато вздохнул.
- Ну пошевели мозгами, может быть ты захочешь чего-нибудь существенного! У тебя великолепный шанс! Проси!
- Я был бы счастлив, если бы нашёл тёплый угол! - взмолился Баязида.
- И это человек! И это итог моих тысячелетних трудов! Как тут не изрезать произведение искусства!
Он покачал головой и захлюпал грязью, не выбирая дороги. Баязида смотрел ему вслед и ёжился от озноба.
- Ну что ты встал, - обернулся Тинусов. - Идём со мной, будет тебе исполнение желаний, плоская твоя душа!
И они пошли вместе на квартиру к Вилочковой Железе, куда доступ пока закрыт всем, в том числе и вашему сознанию.
Барабанщик
Как всегда Баст пришёл на службу самым первым. Он сел за стол и открыл ежедневник. Сегодня день оказался без записей. Это удивило главного редактора. Обычно листы были испещрены предстоящими встречами, пометками, и не было ещё дня, чтобы лист был чистым. В редакции всегда полно дел, и почему это сегодня - двадцать первого января - такое непонятное затишье?
Делать было абсолютно нечего, разве почитать свежие газеты. Но свежие газеты больше месяца в Тинюгал не поступают. И вообще - связь с внешним миром прекратилась. Поезда проносятся мимо, транспорт не въезжает и не выезжает. Тинюгал изолирован.
"И всё из-за этого барабанщика!" - чертыхнулся Баст и стал размышлять, как можно было бы вырваться за пределы Тинюгала.
Он прохаживался по кабинету, подходил к окну, смотрел на площадь зимнего города. Ничего существенного не придумав, вызвал секретаршу и сказал:
- Я буду у Багая и вернусь через часа три.
Секретарша понимающе кивнула и по её улыбке Баст понял, о чём она подумала.
В городе ходили слухи, что главный редактор - любовник Аллы Борисовны. Знал об этих пересудах и Бага.
Как-то в длинном коридоре он прижал Баста к стенке и больно сжав ему руки, спросил:
- Ты был с Аллой?
- Что значит был? - задохнулся от ненависти редактор.
Бага встряхнул его и, выпучив глаза, прошептал:
- Я тебе сейчас морду набью!
- Ты стал богатым человеком, ты хозяин, но так и не научился интеллигентным манерам. Я тебя не боюсь, бей, если ты дурак.
- Сам ты пошляк! - ещё сильнее сжал пальцы Бага. - Если я что-нибудь узнаю, то сделаю из твоей рожи заднее место.
Так они поговорили, и с тех пор Баст избегал оставаться с ним наедине. Может быть, он и хотел бы примирения, но самолюбие и какая-то патологическая неприязнь противились разуму, и Баст, прошедший долгую чиновничью выучку, всегда зачем-то противоречил всемогущему Багаю.
Город разделился на две половины, вернее, приверженцев Баста было гораздо меньше, но они больше обсасывали кости неприятелю, и даже когда барабанщик прошёлся по улицам и город оказался в изоляции, сторонники Баста продолжали критиковать неинтеллигентность "багаевцев" и не замечать, как сами повально вымирают. То есть, они уходили из жизни самым натуральным образом, а оставшиеся, шагая в похоронных процессиях, шептались о новых сплетнях. Они существовали как бы параллельно процессу, захватившему Тинюгал, никак с ним не соприкасаясь и двигаясь по инерции по своей избитой прямой.
Самым волнующим для Баста и его союзников была тайна успехов Баги.
Об этой тайне тот и сам выкрикивал не раз в подпитом состоянии. Баст догадывался, что за выкриками кроется нечто важное, и в эти моменты всегда старался оказаться поближе. Но никогда ещё, будучи и мертвецки пьяным, Бага не шёл далее туманных выкриков. Обычно он начинал говорить о строительстве нового мира, о рае для будущего и всё это было так знакомо, что слушатели начинали откровенно зевать и требовать веселья.
Сегодня Баст решил напрямую поговорить с Аллой Борисовной и открыть ей глаза на ситуацию, в которой оказался город. Он шёл по тихим улицам и, как всегда, ласкал себя мыслью, что Алла любит его, любит тайной и страстной любовью. Это единственное утешение для неудачливого Баста.
Он вспомнил тот день, когда вместе с Багой вернулся в город, и как был тогда главным редактором тупой газетёнки, так и остался им. А Бага? Этот грязный пузан с обезьяньим рылом сделался кормчим города, мотается на своих самолётах по миру, гребёт деньги лопатой и ложится спать с кинозвездой, слюнявя её своими вывернутыми губищами…
И чем дальше он так думал, тем невыносимее ему было жить. Мозг наполнялся желчью, руки тряслись, а в глазах стояли слёзы ненависти.
- Она любит меня, - шептал он и видел день, когда она опомнится и откроет свои истинные чувства.
Настал момент, когда можно ускорить развязку.
Город в блокаде. По-видимому, скоро начнётся голод. Бага падёт, и Алла должна понять это. Она живёт в своём мире и не дооценивает объективные события. Проклятый, а может быть и избавительный барабанщик вызвал смертельный конфликт. На что теперь может рассчитывать маленький зарвавшийся городишко, если ему противостоит громадина государства! Теперь только не терять время, показать себя и ускорить Багино падение. Подобная инициатива будет учтена и не останется незамеченной.
С таким настроением шёл Баст навстречу своей судьбе.
Недавно он был ребёнком, школьником и золотым медалистом, он выдавал всё, чего от него хотели преподаватели в университете, он экономил деньги на чернилах и бумаге, покупая всё самое дешёвое, он построил себе дачку и взращивал покладистую дочь, никогда не пользовался общественными стаканами и сам ходил покупать мясо. Он не был ни новатором, ни консерватором.
А был он профессионалом, проводящим правительственные курсы в жизнь. Он умел хлёстко высмеять и грамотно похвалить. И ещё он любил острые телесные ощущения. Поэтому постоянно ходил в бассейн и подолгу там плавал. Он часто бывал серьёзен и тогда говорил очень медленно, выстраивая слова в математические цепочки. Слушать его в эти моменты было невыносимо. Другое дело, когда дурачился - тогда он запросто походил на массовика-затейника. Но дурачиться, с тех пор как в городе появился Багай, он стал всё меньше, пока совсем не позабыл что это такое.
Пришёл он в особняк Багая и Аллы очень серьёзным и деловым. Он знал, что хозяин в это время отсутствует, а Алла только что встала и позавтракала.
Годы совсем не изменили её, разве что она чуть пополнела. Всё так же принципиально она ни разу не выезжала из Тинюгала, это к ней со всего света заглядывали журналисты. Она охотно критиковала всё, что происходило за пределами города и открыто призывала народы к восстанию. Это её хлопотами было создано правительство и вся Тинюгальская область была объявлена государством. Она занимала пост министра культуры, а Бага был избран президентом. Сам он противился этому титулу и просил, чтобы его называли Рабом Тинюгала.
Как всегда Баст открыл дверь и беспрепятственно вошёл в большую гостиную, где на столе стоял колокольчик, которым можно было предупредить хозяев о своём появлении. Убийств в Тинюгале не было уже два года, и взяв колокольчик, Баст подумал о том, как легко при желании можно было бы избавиться от Багая...
Он отогнал от себя дурные мысли и позвонил.
Наверху стукнула дверь, и на лестнице появилась Алла Борисовна.
- Это ты, - сказала она и плавно сошла вниз, - какое у тебя странное лицо, - подошла она и предложила присесть.
- Я себя неважно чувствую.
- Вчера опять был на похоронах?
- Да, вчера и все дни подряд.
- Все твои хорошие знакомые?
- Не все, но всех я знал.
Она взяла со стола сигарету и закурила.
- Ты просто так или по делу?
- Я хотел бы серьёзно поговорить.
Он посмотрел ей прямо в глаза - надолго - в поисках скрытой и странной любви. И ему показалось, что где-то там, в глубине зрачков, мелькнуло что-то таинственное.
- Что ты так смотришь? Говори. Я скоро должна идти.
- Алла, - начал цедить он, подбирая слова. - Ты меня хорошо знаешь, знаешь, как я отношусь к тебе, и никогда бы не стал затрагивать твои личные чувства, если бы городу не грозило нравственное, а может быть и физическое уничтожение.
- Ты о барабанщике? Вот уже месяц он барабанит каждый день, и город не развалился от его стука.
- А блокада?
- Чепуха! Скорее они блокированы от нас, чем мы. Ещё неизвестно, кто первый выбросит белый флаг. Ты бы лучше отпечатал правительственные листовки и мы разбросаем их над неприятелем.
- Это несерьёзно, Алла!
- Да, это весело! Или ты не хочешь посмеяться?
- Что он с тобой сделал! - раздался отчаянный шёпот.
Ему показалось, что она вздрогнула, он опустил глаза и услышал стук измученного сердца.
- Ты пришёл говорить о Баге?
- Я хочу тебе помочь. Ты не понимаешь, куда он может завести людей и тебя, Алла!
- По-твоему, я дура?
И тут прорвалось наболевшее:
- Он же хам! Для него не существует нравственности и чужих чувств! Он топчет всех, он и тебя растопчет! Он ведёт себя как жалкий Наполеонишка, как карлик, взлезший на трон!
Баст говорил долго, но не изменил своей привычке - слова подбирались и капали, вызывая у Аллы Борисовны досадное напряжение. Наконец она встала и решительным жестом приказала ему замолчать.
- Никогда не думала, что в тебе столько злости!
- Это не злость, Алла, я испытываю к тебе...
- Дружеские чувства? - она засмеялась и долго не могла остановиться. - Ты посмотри на себя в зеркало, - сказала она сквозь смех и вдруг отчеканила: - Это ты карлик! Маленькое никчёмное существо!
Волнение охватило её, она прошлась, вновь закурила и сказала:
- Ну скажи, что ты меня любишь, что ты не можешь без меня дышать, что ты готов ради меня на всё.
- Мы не дети, Алла, - отвернулся он.
- Ты высох и ты никогда не знал настоящих чувств! - Теперь она смотрела на него с ненавистью. - Думаешь, я не знаю, что говорят о нас в Тинюгале? Я твоя любовница - этот вымысел - самое невероятное, что мне приходилось слышать. И ты давал ему пищу. Да, я выделяла тебя из всех, я была дура и мне нравилась твоя серьёзность и уверенность. Откуда мне было знать, что ты пошляк? И твоя пошлость убила в тебе все нормальные чувства. Ты называешь Багу свиньёй...
- Я этого не говорил, - он не поднимал головы, он боролся с тошнотой, поднимающейся из желудка.
- Ты не куришь, не пьёшь, как Бага, который высасывает сигареты до фильтра и напивается, как смертник. Ты говоришь холодными банальными фразами, помогающими тебе выжить. И тебе не понять Багу. Он - безумен, он весь - бред! Он живое огромное чувство. А ты не можешь представить, как будешь лежать, сложив на груди руки, засыпанный толстым слоем земли, и как по ней будут ходить звери и люди, которых ты никогда, слышишь, никогда не увидишь! Ах, зачем же тебе сейчас твоя самоуверенность, твой колорит и твоя фальшивая мужественность!
Она подошла, запустила руку в его волосы и, подняв его голову, сказала в его расширенные от боли глаза:
- Как я в тебе разочаровалась!
И опять же безо всякого перехода крепко поцеловала его в пересохшие губы.
- Прощай, бесстрастный человек, я тебя похоронила.
Он слышал, как она поднялась наверх и хлопнула дверью.
И он, познакомивший Багая с ней, проложивший дорогу своему ненавистнику, захотел горько заплакать. Он тужился, вызывая слёзы, он кашлял, но слёз не было - так что всё сказанное ему тошнотной тяжестью томило его внутренности. Тогда он подошёл к бару, налил в стакан водки и выпил её, как воду.
И уже на улице он понял, что Тинюгала нет, есть другой город, другое время, которое выдавливает его, Баста, из себя, как остатки пасты из тюбика.
Где-то недалеко зазвучала барабанная дробь, и скоро он увидел этого безумца, вышагивающего парадным шагом - в белых перчатках, в треуголке, чёрном плаще и высоких сапогах с блестящими шпорами. Барабанщик бил в барабан с нескрываемым удовольствием, детское блаженство разливалось по его сосредоточенному лицу и наполняло глаза непримиримым упрямством...
Баст побежал от него прочь, пока не исчез из поля зрения Тинюгальских жителей.
И с тех пор никто определённо не мог сказать, куда он делся. Одни говорили, что он перебрался через кольцо блокады, другие утверждали, что он обпился водки, сошёл с ума и поселился в городской канализации, а ещё болтали, что он умер за своим редакторским столом, уткнувшись в чистый лист ежедневника, после чего его тихо и мирно похоронили.
Алла Борисовна встретила все эти пересуды совершенно спокойно, не задав ни единого вопроса, так что даже Багай, ревниво наблюдавший за её реакцией, восхитился таким необъяснимым равнодушием.
Патологоанатом и Гавриил
Самое тяжёлое дело на свете - находить всё новые и новые средства для выражения чувств.
Это погоня.
И догнав и победив, насладившись жаром костра на привале, вновь терзает томление невысказанности - словно сытые отдохнувшие кони нервно бьют копытами, фыркают и требуют седока.
Таков ритм вселенной.
Так Архангел Гавриил спускается над Москвой, ещё нетронутой утренними лучами.
Он медленно падает, чтобы сжечь крылья, но не разбить голову. И крылья горят, а сердце Гавриила устремляется навстречу бытию.
Это переход от сна к пробуждению - медленно раскрываются глаза и болезненные удары и толчки в сознании заставляют его вернуться к пространственно-временным пунктирам. Вот уже одни образы наложились на другие, качнулся маятник, и стрелка весов категорично поползла в сторону торжествующих земных иллюзий. Сон поплыл, распался, уполз в клетку памяти. Физиономия дня выпуклилась своими жирными очертаниями - с необходимостью дышать, есть, двигаться и размножаться.
Гавриил упал в светящийся город и, человеком задохнувшимся от боли, остался лежать в грязи ещё одной неопознанной жертвой...
В морге было жарко. По крайней мере так казалось патологоанатому.
Сегодня у него много работы - сегодня везут и везут трупы - всё стариков и старух, добравшихся наконец до предела мечтаний. Для них уже нет места, и тогда их укладывают один на другого, крест на крест, соединяя их разные судьбы в одно целое. Штабеля холодных тел ждут последних приготовлений, и всех их нужно обмыть, кого-то вскрыть и зашить, кого-то припудрить и одеть во всё новенькое.
Хозяин подвала, добросовестный патологоанатом страны, бегло окидывает объём работы и с точностью до минуты высчитывает этот объём.
"Тебе не жалко, - спрашивали его удивлённые прихожане, - тратить драгоценное время пребывания на Земле на такое унылое дело?".
Но врач говорил, что все попадут к нему в руки, а близкие этих всех будут несказанно рады, что это он, а не они, снаряжают родственника, любимого, дорогого в последний путь.
Вор ли ты в законе, маляр ли запойный или легендарный генерал, хоть сам президент - ждёт тебя встреча с профессионалом, хозяином холодных стен, пропахших хлоркой и сыростью. Врач, который никого уже не вылечит, но который поставит самый точный диагноз, поднимет руку и занесёт над телом оружие запоздалого знания. И раскроется истина - что ты ел, что пил, много ли волновался и мог ли бы ещё пошагать по свету, "если бы да ни кабы"…
А сколь же многие боятся боли! Мнительные и нервные, они страшатся даже царапины, уколов и синяков. И не дай бог им увидеть блеск скальпеля и щедрый разрез на своём драгоценном теле. Хотя - своём - это уже не совсем точно. Кому оно теперь принадлежит, если за него некому заступиться? Кому оно нужно? Сжечь его, закопать в землю!
Видел ли патологоанатом Савик Крестов не успевшую отлететь в мир иной душу?
- Не там ищите, - отвечает Савик, бросая прогнившие лёгкие в таз.
Он знает, что произойдёт на Земле после смерти.
Будет убран урожай, начнётся его распродажа, чего-нибудь изобретут, что быстро станет привычным и естественным, что-нибудь откроют доселе незамечаемое, что так же быстро станет банальным, нравственники будут бороться за нравственность, появятся новые темы для зрелищ, одна власть сменит другую, и случится ещё многое иное, то, что и держит на Земле тех, кто не может окинуть всю её одним взглядом. Таковым кажется, что мир устроен очень сложно, и что в нём бесконечное разнообразие форм и видов.
Таковые дезориентированы в пространстве и времени, и никогда не узнают - жили они на самом деле или им всё это даже не снилось. Савик их и резать не будет, ибо всегда знает, от чего они умерли.
И вся жизнь была бы для него липучим репейником, не будь в ней одного замечательного нюанса - в ней есть слово. И Савик знает, что вся душа состоит из него и все плотские чувства отражают в его музыке.
Поэтому Савик хладнокровно и быстро разделывается с покойниками. Он спешит читать, и уже большую часть жизни читает и читает, расплескивая восторги величия покойникам.
Все знают о его чтении. Тысячи заплаканных родственников заставали его в своей каморке за книгой, от которой он нехотя и чертыхаясь отрывался.
Может быть, он потому и профессионал, так точно и рационально определяющий объём работ, что ему хочется подольше посидеть за столом и жить в действительном и желанном мире. Свою работу он считает данью, расплатой за урожай, технический прогресс и издательство книг.
- Савик! - зовёт его помощник, - пора начинать, а то будет полный завал.
И Савик аккуратно закладывает книгу листочком, кладёт её на край стола, вздыхает и моет свои большие руки.
Он глядит на себя в запылённое зеркало, на свою побелевшую от чтения голову, медленно натягивает резиновые перчатки, облачается в прорезиненный фартук и не думает, что его жизнь незаметно прошла - так и не обласкав никаким личным смыслом. Просто - Савика нет. Он творит своё дело как сомнамбула - с чёткостью механизма и ловкостью фокусника.
- Какая-то эпидемия сегодня, - говорит помощник, насквозь пропитанный спиртом, - магнитная буря что ли была?
- Наверное, - равнодушно отвечает Савик.
Они вместе разукрашивают лицо мужчины, попавшего в автокатастрофу - так, чтобы синяка не было видно и губы приятно смотрелись. Помощник у Савика виртуоз по этим делам - любое выражение лица сотворит - бывший художник, не пропивший свой божий дар.
- Выпьем сегодня? - спрашивает он, и сердце замирает в нём в ожидании ответа. - И не только у нас такой завал, по всему городу. Так выпьем?
- Не сегодня, - отвечает Савик, - не дочитал я ещё.
И не остановить Савика, пока он не отдаст дневную дань умершему миру.
- Вот этот последний, - показывает помощник на скрюченный труп, - оставим на завтра, не могу я уже, ноги дрожат.
- Иди, я сам закончу, - и Савик посмотрел в журнал:
"Найден на улице без документов. Множество пулевых ранений. Личность и причина смерти не установлены. Произвести вскрытие".
"Ему сердце пробили, а они что ту т понаписали", - Савик и взглянул на лицо покойника.
Хотел уж было добраться до сердца и взялся за скальпель, да ещё раз посмотрел и увидел на лице трупа бороздки, будто оно измазано чем-то. Потёр пальцем и понял, что покойник лежит загримированным.
Что Савику до таких чудес! И не такое он видел.
Взялся снимать грим - и скоро появилось второе лицо. Обмыл его тёплой водой, высушил полотенцем и, повинуясь неслышному приказу, стал делать искусственное дыхание, растрачивая остатки сил. Хотя, какой там приказ - не обмануть Савика - это уже третий случай в его биографии, когда ещё тёплых людей привозят в морг. А куда ещё их везти - без роду - без племени?
- Дам я тебе второе рождение, - говорит патологоанатом, переводя дух, - сделаю тебе такое глупое одолжение. Помучаешься ещё на этом свете. Видать пуля сердце обогнула. Умная пуля тебе досталась, дружок.
И откуда знать Савику, что спасая безродного, он спасает себя, воскрешает самого себя, воскрешает к жизни свою остывшую мёртвую плоть.
Он ещё дней сорок ничего не будет понимать и словно выпадет из реальности - с попыткой профессионально объяснить произошедшее. Одно дело, когда выводишь человека из чего-то наподобие летаргического сна, и совершенно другое, когда из продырявленного в десяти местах покойника встаёт иная личность - без единой царапины.
Но откуда Савику знать о настоящих правилах жизни? Никто этому его не учил, никто не поведал ему о том, что Хетайрос - просто обыкновенный бессмертный, для коего любая автоматная очередь - такое же привычное явление, как брызги французского шампанского.
О чём думал Хетайрос, пока его тащили за руки, за ноги, пока он бился головой о грязный кузов машины? Что морг являлся единственным каналом воскрешения и этот священный таинственный лаз теперь превращён в отхожую яму? Что ему скоро предстоит соединиться с Ядидом и Филосом - и это сладчайшее чувство на свете, если не считать слияния с Зарой?
Всякие мысли мелькали в его болтающейся голове. Думал он и о Савике, которого предрёк сам себе, но более всего он тревожился за самого себя. В его положении такой эгоизм был вполне естественен.
Но какой же первооткрыватель не испытывает на себе истину? Это самое сильное искушение божеств, коих остаётся всё меньше и меньше. Ибо многие из них отходят от суеты сует и отправляются на покой в свои галактические вотчины.
А вот Хетайрос рискует, оставив в залог вдохновение и любовь. А что он без них - простой смертный, бывший властелин, низвергнутый в пасть черни.
Так он думал, стуча головой о доски кузова, и риск всё увеличивался по мере приближения грузовика к моргу. Нужно было срочно выдумать какой-нибудь трюк, либо произнести унизительную молитву.
Ибо то, что происходит на сцене театра, обязательно будет воспроизведено в действительной жизни. Как бы далеко не был заброшен бумеранг вымысла, он обязательно вернётся к своему хозяину. Это закон, и сам Хетайрос сделал его всеобщим.
Но пока бумеранг летит, можно и нужно что-то придумать.
- О, Зара! - шепнул он, почувствовав на губах её прикосновение. - Только твоя энергия делает меня волшебником! Только твоё дыхание спасает меня и ведёт по дорогам вселенной. Дай мне коснуться твоей груди! Дай услышать твой сладкий стон! Позволь мне войти в тебя! Разреши выпить твои усталые ласки! О, мой единственный мир, моя сладкая душа, Зара!
Бумеранг обогнул звёзды и летел, рассыпая ворох космических искр.
Это огромная измятая Постель протаранила галактику, и два юных тела слились и извивались тонкими движениями в прикосновениях невесомее пуха. Это и было то, что Хетайрос называл смертью, которой тысячи раз умирают влюблённые божества. Вот почему он часто хотел умирать и возрождаться обычным смертным. С каким удовольствием он плевал с этой божественной небесной Постели в холодные сморщенные души!
- Что ваши тела, которые вы перетаскиваете через земные границы с места на место в поисках лучшего обращения с ними. Для какого они вам чёрта, если вы не знали Зары, не ведали нерукотворных дел! Никогда не узнать вам мира её любви, которым наделила её моя вселенная!
И голова простреленного Хетайроса хохотала в кузове самосвала, взлетающего над Землёй. Нежность Зары, робость Зары, страсть Зары, власть Зары - вот что возносилось над приговорённой планетой.
- Мой отец - Сатана, - услышал её голос мёртвый Хетайрос, и сцена театра заполнила горизонты её нестерпимым желанием выиграть.
Мир вздрогнул, и на месте её Хетайроса остался существовать созданный по образу и подобию его.
К нему-то, не ведающему предопределений, со стремительной скоростью летел бумеранг, запущенный вымыслом Хетайроса. И когда-то, далеко потом, судьба принесённого в жертву двойника разобьётся вдребезги, как фарфоровая кукла.
Филос вместе с Ядидом вошёл в тело преждевременно приговорённого, и отверстия от пуль закрылись, как створки потустороннего мира.
Хетайрос поднялся со смертного ложа и отрёкся от самого себя, собою же приговорённого.
Так происходит самовозгорание страниц, исписанных по вынужденному вдохновению. Так подступает новый виток жизни. Так бумеранг с треском раскалывается о чью-то невинную голову.
И ещё долго запах сгоревших слов будет напоминать Заре о небесной жаркой Постели...
А бедный Савик Крестов будет стоять со своим зеркальцем и, веря и не веря, дрожать и смотреть, как из трёх человек получается один.
- Зрелище не из приятных, - скажет он потом Хетайросу, приходя в озноб от одних воспоминаний, и робко пошутит: - Как патологоанатом, я бы с любопытством посмотрел, как это в вас влезли ваши московские старожилы.
- Это всё Зара, - будет говорить ему Хетайрос, разглядывая его домашнюю библиотеку.
- Так хотелось бы с ней познакомиться, - мило ответит Савик.
- Это можно, но потом. Вы ей понравитесь, она любит таких вот седых начитанных стариков.
- Вам удалось найти средства для выражения своих чувств, - вздохнёт Савик, - вы даже научились отводить от себя приговор бумеранга.
- Это всё Зара, - повторит Хетайрос и как нормальный человек пожалеет разбитую куклу, созданную по образу и подобию своему.
Кому, как не ему, знать, что куклы тоже боятся боли.
Демиург
Пальцы бывают разные. Можно встретить очень тонкие, нервные, сразу наводящие на мысль о художественной натуре. Но обманчива человеческая материя.
Бывает, не можешь взять в руки словесный скальпель, какие-то странные чёрные путы удерживают волю, и любой созидательный порыв гасится непреодолимой скукой.
Чёрная тоска разъедает плоть, непонятный страх изматывает душу - и всё это, прошлое, тянет в колодец забвения, чтобы утопить там прекрасное и одинокое "я".
Каждое усилие грязных пальцев, отдающееся болью в сердце, порождает частичку себя, и несмотря на всю скопившуюся космическую ненависть, на противление обиженной и озлобившейся плоти, Баязида то и дело ставит глиняные фигурки перед собою и обставляет ими своё отвоёванное пространство.
Ему с детства было понятно, что этот мир ждёт его, что от него потребуется помощь, что он станет участником грандиозных событий.
Можно подумать о бдительном ангеле-хранителе, если учесть, что несмотря на пылкую любознательность, Баязиде удалось сберечь все свои конечности. Он жил в стихиях воображаемых страстей и ничего не знал о своём теле. Он и воспринимал его, как дерево, на маленьком стволе которого колышется созревающий плод. То была гигантская голова Баязиды, вмещающая времена и пространства. Он часто резал руки и ноги, падал навзничь, и все эти напасти приносили досаду и удивление - к чему эти унизительные внутренности и почему они так ненадёжны?
Он с детства знал о своём бессмертии и потому не щадил плоть, доводя её до изнурения, и как только ей становилось лучше, он вновь с усиленным наслаждением впихивал в неё новые яды и вновь экспериментировал над ней. Так он жил одной своей половиной, а вторая тем временем ощупывала каждый предмет, впивалась во всякую мысль и всё искала и искала волшебную палочку, потерянную неизвестно кем.
Баязида строил Дом. Он выкладывал его из неведомых материалов. Он возвёл его стены и поселил в нём первое своё создание. И дальнейшее превзошло все его ожидания.
Сначала он не понял, что произошло.
Как обычно он проснулся утром в своей однокомнатной квартире, умылся и отправился на службу.
Было непривычно тихо и пустынно. Тишина нависла над городом и сразу показалась зловещей.
Баязида представил чёрных птиц, кружащих в вышине, и они действительно появились.
Тогда ему захотелось, чтобы они исчезли, и вновь небо стало пустынным.
Транспорт не ходил, машины стояли у обочины, не было слышно даже отдалённых звуков.
Баязида вошёл в пустой магазин, взял кое-какие продукты, оставил деньги и отправился далее.
На скамейке в сквере он перекусил, всё ещё ожидая хоть кого-то увидеть, но так и не заметил ни одной живой души. Тогда он отправился в ближайший жилой дом и позвонил в одну из квартир. Никто не открыл дверей. Позвонил в другую, третью - ни звука.
Он вышел на улицу и долго бродил, заходя в подъезды, конторы, кинотеатры и магазины. Нигде никого.
Он вышел на центральную площадь и крикнул:
- Кто-нибудь здесь есть?!
- Есть, - ответило эхо.
И тогда он ухватился за тоненькую ниточку мысли и стал бежать вслед за ней, напрягая всю силу воли.
Что произошло? - этот вопрос мешал ему сосредоточиться.
Что бы ни произошло - он чувствовал, что доволен такой ситуацией. Человеческая материя утомила его. С рождения она навязывала ценности и смыслы, которым противилась его душа. Человечество имело громадный опыт, который и его хотел засосать в свою воронку - это называлось исторической истиной. Но он давно уже понял эту глупую истину.
И именно сейчас он осознал, как человечество было враждебно к нему. Вернее, к той мечте, к тому чувству, что были у него от рождения. Он знал о бессмертии и должен был искать новые формы и пути, ему необходимо было продолжать строить свой Дом, а человечество заставляло его молиться слабоумным богам и безобразным идолам. Нужно было отсечь эту жировую массу от себя, отречься от неё и заняться своим одиноким чувством и своей беспризорной мечтой. Более этого у Баязиды ничего не было.
Самым видимым материалом, которым владел он, была глина, но чаще он охотнее работал с воздухом, иногда с огнём, либо с водою.
Но где были те, в душе коих хоть как-то бы отозвался его опыт? Они растворились в человеческой массе, гонимые поисками лучших местечек под солнцем. И Баязида всегда возвращался к своей абсолютной власти. Она требовала решения.
Человечество зашло в тупик и туда же попал Баязида. Долгое время он жил по инерции, пока не настал момент выбора. И он решил собрать себя по частям. Распавшись когда-то на множество, он проделал громадный путь и потерял из виду свои отражения, каждое из которых искало его и взывало о нём. Его отражения тоже хотели оказаться зёрнами, давшими ростки.
И когда Баязида закончил свои размышления, он ходил по городу и говорил:
- Я проросшее зерно, оставленное человечеством, я новое Древо Жизни.
И говоря так, он знал, что его с жадностью слушают. А делая несколько шагов назад, он теперь понимал, что будь человек бессмертным - ему бы всё равно не удалось избавиться от ужаса перед насильственной смертью. Тогда бы человеческое тело сделалось бесценным, отчего бы жизнь его хозяев превратилась в непрерывный кошмар.
Бессмертие же Баязиды было вереницей перетекания из форм в формы - с тем, чтобы каждый раз постигать себя предыдущего и будущего.
- Это же так понятно! - вскричал он.
И темнеющий город ответил ему:
- Понятно!
Баязида решил, что пора искать ночлег.
Так начались его многолетние скитания.
Первый год он не выбирался из города и исследовал его здания, копаясь в свидетельствах человеческой деятельности. Это было интересно - входить в чужие запретные мирки, в которых уже никому ничто не принадлежало. Можно было взять любую вещь и через неё увидеть характер и привычки исчезнувшего хозяина.
Баязида сделался абсолютным властелином и совсем не терзался одиночеством.
Что его иногда тревожило - так это звуки. Естественные, типа журчания воды, треска огня в камине или шума ветра, его не тревожили, но вот к осени всё чаще стали появляться иные - вздохи запущенного города. Однажды раздался отдалённый взрыв, и не сразу можно было сообразить, что это авария на заброшенном производстве. Баязиде пришлось садиться в первый же автомобиль и ехать в сторону взрыва.
Он довольно быстро освоил вождение, правда, ему приходилось то и дело менять автомобили, когда кончалось горючее или из-за того, что улицы были перекрыты стоящими как попало машинами. В таких местах создавалось впечатление, что город лишился жителей в одно мгновение.
Многие коммуникации продолжали действовать какое-то время. Наверное, с неделю было электричество, горели газовые конфорки, и от них возникали пожары, взрывы. Но чаще взрывы раздавались на заводах, куда у Баязиды не было интереса заглядывать, и где неуправляемые процессы вырывались наружу, и тогда долгими неделями полыхали производственные корпуса, к которым Баязида приезжал, чтобы определить масштабы бедствия. Ему нужно было быть начеку и точно знать - как далеко может пожар войти в город. Поглазев на клубы дыма, он ехал в безопасный район и жил там, каждый день меняя квартиры и наслаждаясь абсолютным покоем.
В городе не было даже кошек и грызунов, не говоря уже о собаках. И это обстоятельство его тоже радовало. Каждые сутки он присваивал себе новое имя, выбирал должность, профессию или звание и наряжался в чужие одежды. Это было его главным развлечением. Никто ему не навязывался и ни для кого он не был обузой. Он дотрагивался до чего хотел, и брал что хотел. Он познал такие вещи и явления, о которых и не подозревал. Его личный опыт разрастался с катастрофической быстротой, и вечерами, лёжа в чистой чужой постели, он не спеша делился своими впечатлениями с самим собою. Это было беспредельное одиночество.
В наследство ему остался весь мир - со всеми его достижениями и глупостями. И это было именно то, чего ему всегда не доставало. Теперь же у него оказалась уйма времени, чтобы подумать и определиться. У него появился шанс разобраться с самим собой.
Иногда, устав от размышлений, он устраивал себе праздник и либо кутил, либо выезжал за город, где живыми были лишь деревья, журчание ручья и дуновение ветра. Солнце всходило и заходило, появлялось и исчезала Луна, горели звёзды, проносились облака, а сидящий на холме Баязида думал в эти минуты об одном - вот я живу и обладаю этим миром, где-то далеко-далеко смерть, и этот мир входит в меня такого, какого никогда больше не будет...
Его рассуждение длилось долго, но вся его философия заключалась в бесхитростном ощущении впитывания мира, со всеми частичками и судьбами, мимо которых ты либо волен пройти, либо твоему взгляду заблагорассудится на них остановиться. Без чьей бы то ни было подсказки.
Со временем это состояние можно было передать только длительными витиеватыми описаниями, тогда он прекратил свои записи и перестал вести отсчёт дням.
Пришла зима и оказалась снежной. Баязида нашёл себе домик с камином, заготовил на зиму продукты, раздобыл вездеход и всё остальное по составленному им самим списку.
Его потрясла картина зимнего холодного города, когда тот будто по пояс погрузился в снег. И только дым из трубы домика Баязиды указывал ему самому, возвращающемуся после прогулок, на существование человеческого тепла и единственного на планете разума. Эта мысль не льстила ему. Что ему до неё, когда он заблаговременно стащил в своё жилище кучу книг и связки чужих дневников, найденных в городских квартирах. Он неспешно читал и бросал в камин то, что ему не нравилось.
Он готовил еду, топил баню и пил вино, о существовании которого никогда не подозревал. Он усмехался мыслям о страхе, о призраках и прочей чертовщине - всему тому, чего так страшилось его прежнее сознание.
Была абсолютная кромешная тишина. И если он свистел на пороге своего заснеженного домика, то этот свист был единственной музыкой, возможной в его невообразимых владениях.
Баязида смеялся и захлопывал за собою дверь, понимая, что каждый новый день - это лишь начало его желанных скитаний...
Прошла зима, и город поплыл, тая под лучами весеннего солнца. Реки вздулись, и Баязида с праздничным чувством выбирался посмотреть ледоход. Он стоял на берегу, слушал шуршание и скрежеты льда и говорил:
- Я не один, это совершенно определённо. Нужно отправиться на поиски самого себя.
И он стал готовиться в дорогу.
Он обучался лётному делу и несколько дней провёл за тренажёром, рассматривая учебники по управлению вертолётами. Потом он раздобыл карты и набросал себе маршрут так, чтобы можно было лететь от аэродрома к аэродрому с дозаправкой.
Он понимал, что не может учесть все обстоятельства и поэтому написал послание следующему счастливчику, возжелавшему очутиться на его месте. Это была странная запись. Он написал:
"Дорогой Баязида! Я оставляю тебе маршрут своего путешествия. Я отправляюсь с надеждой найти волшебную палочку, потерянную мною в глубинах цивилизации. Но я обязательно вернусь, чтобы вылепить из глины всех своих существ".
Он вложил листок в целлофановый пакет и повесил послание на вытянутую руку памятника на центральной площади.
- Мужчина должен что-нибудь завоевать! - сказал он себе, садясь в кресло пилота.
Он правильно решил, выбрав вертолёт. Если бы он поехал на машине, то потратил бы уйму времени, убирая с дорог бесхозный транспорт, а кто знает, какие там впереди могут быть пробки? И потом, у него укрепилось чувство, что он не один на планете. Нет, не то чтобы он думал о людях или живых существах. У него было иное великолепное чувство, будто он сам затерялся в необозримых и неосвоенных пространствах.
Баязида включил двигатель и, побледнев, стал заученно исполнять весь порядок взлёта. Вертолёт, слившись с ним в одно целое, понёсся над ничейной землёй навстречу бесконечно восходящему Солнцу.
Баязида летел над безжизненной пустыней и у него не было страха. Когда нет людей, нет страха. Нет жалости и сострадания, к которым его призывали с детства. Не осталось нужды сопереживать несчастным судьбам и трагедиям нереализованных умов. Не было в нём и ненависти, потому что некого было ненавидеть. Так что Баязида летел в полном покое.
Широко раскрыв глаза, он с удовольствием смотрел на остановившуюся жизнь, где уже никто не раздражал суетой и карикатурными амбициями. И когда Баязида приземлялся, он ничего ни у кого не спрашивал и не просил. Он просто брал всё, что ему принадлежало.
Баязида знал - здесь, на Земле, победу всегда празднуют тёмные силы. Знал, что и его ждёт поражение. Возможно, это произойдёт, когда он исколесит земной шар и, вернувшись к началу своих странствий, увидит своё же послание, болтающееся на указательном пальце истукана. То будет бездонное одиночество, в котором ему не удастся найти самого себя. Ему останется единственное - покорно стоять, измождённому и выгоревшему изнутри - созерцать своё смертельное поражение...
Сколько у него впереди времени, чтобы успеть собрать свои любимые игрушки и выдумать другую Землю и других существ?
Он давно уже питается консервами и в огромных городах не находит горячей воды. Как-то, зайдя в бассейн, он увидел зацветшую воду, и тогда понял, как быстро уходит его время. И он торопился, носясь по столице на мотоцикле, лавируя между стоящих машин и оглушая рёвом гулкие ущелья улиц.
Его не привлекали ни роскошь, ни блага цивилизации. Он всегда знал, что роскошь - ловушка для глупцов, дабы уводить их подальше от настоящего волшебства. И поэтому при исчезновении всех, кто ему мешал, былые ценности сделались банальными нагромождениями, не стоящими его внимания.
Он больше любил ходить по залам музеев, всматривался в полотна и свозил в одно место всё, что ему понравилось, и там где, побывал Баязида, он обязательно оставлял надпись:
"Здесь прошёл Баязида".
А волшебной палочкой так и не пахло. Баязида понимал, что, исколеси он весь мир и выбери себе желанное, ему всё равно не удастся перевезти отобранное в одно место. Так что в один прекрасный день он безжалостно запалил всю груду шедевров и под этот прощальный костёр поднялся на вертолёте над городом. Сделав круг, он взял курс на запад.
Теперь он уже знал, что нужно обратиться к Солнцу, Ветру, Огню, Воде, спрашивать у Деревьев и смотреть по ночам на Звёзды, чтобы открылся путь к тайне, от которой у него захватывало дух...
И пройдут долгие-долгие годы, прежде чем он объявится в этих местах вновь.
Он сменит десятки вертолётов, износит сотни одежд, оценит тысячи полотен. И Ветер и Звёзды, Солнце и Огонь, Деревья и Вода будут говорить ему о чём-то, чего он долго не поймёт.
Его любовь станет ещё более жертвенной и всепоглощающей. Он будет ходить по городам, сам как призрак - с чувством удовлетворения, но с тоской в сердце.
Однажды он обязательно вернётся в свой первый город, чтобы убедиться, что его послания нет на прежнем месте. Стоя у истукана и глядя на его вытянутую руку, измождённый и выгоревший изнутри, он наконец поймёт, что нашёл самого себя в этой кромешной и великой Пустоте.
Тогда-то из опыта своего поражения, из долгих одиночных странствий он обязательно извлечёт волшебную палочку и выразит ею все свои желания и мечты. В тот миг на его далёкой звезде появится он сам, воздвигнутый посередине незаполненного и ждущего пространства. Его нервные грязные пальцы станут творить неземную красоту. Он обставит пространство своими фигурками, и они, не успев обсохнуть, начнут торопливо и неблагодарно убегать и плодиться. В те же мгновения его волшебная палочка заспешит по тропинкам бумаги, вычерчивая контуры баязидиных царств. И, словно по волшебству, начнут твориться неведомые никому судьбы, и радостью, восторгом и небесным полётом наполнится душа ещё одного одинокого волшебника.
И - в те же мгновения, в те же часы и дни - его, беспамятного и безумного, будет возить на коляске сестра милосердия, и его же, но потерянная, опустошённая оболочка ещё долго будет выкрикивать загадочные бессвязные фразы:
- Я не один, это совершенно определённо!
- Я прошёл здесь!
- Мужчина должен что-нибудь завоевать!..
Безвкусные слёзы выкатятся у него из глаз. Он будет озираться по сторонам и порываться куда-то лететь. Но его привычно успокоят, и ещё много лет он будет оставаться совершеннейшим идиотом, пока в его беспризорном теле не угаснут все вселенские ритмы.
Вот тогда-то и можно будет поставить самую жирную точку.
Беззаветные
Хотя у человека всегда был язык, которым он пользовался для достижения низменных целей, говорить по-человечески он долго не мог. И может быть к лучшему. Но случилась одна любопытная история:
Когда ещё беззаветный бог раздумывал - стоит ли человека наделить Словом, его мучили большие сомнения, ибо он опасался делиться этим даром с прожорливым и ленивым существом, которого, впрочем, тогда любил как своё лучшее творение. И на первых порах он его наделил лишь мычанием. Но так как мычали и многие другие твари, он присовокупил к своей щедрости свист и всяческие выразительные звуки.
Но ленивый человек не развивал этот дар и стал изъясняться жестами и мимикой, строил ужасные гримасы, слух его притупился, и появились глухонемые, которые ввергли Создателя в уныние - он надеялся, что человек будет радовать его больше, чем птицы.
Тогда к нему явился ещё беззаветный Дьявол и с усмешкой глядя на его творческий кризис посоветовал:
- Ты бы не жадничал, а поделился своей властью и отдал всем тварям своё Слово.
И так как они тогда ещё окончательно не разругались, Творец не отогнал его, а лишь возразил:
- Я не хотел бы, чтобы эти существа мучились и познавали бессмертие. Это была бы пытка для них и для меня. Я боюсь отдать его даже человеку, хотя это и наиболее совершенная из всех моих форм.
Дьявол расхохотался:
- Да это же карикатура на тебя! Пародия, сотворённая твоей собственной рукой! Посмотри, какие они строят рожи, они же смеются над тобой!
- Что они обо мне знают? Они попросту счастливы и беспечны. Они не ведают что такое страх, горе, уныние. Слово же сделает их свободными, им будет дадена власть, и они запутаются в своих мыслях. Они начнут творить, а от этого трудно быть счастливым. Мне-то известно, что это за зараза.
- Ты просто сделался мстителен и боязлив и сомневаешься в своём могуществе!
Но сколько бы не искушал Дьявол, речи его не имели успеха. Сославшись на усталость, Создатель удалился на покой, решив назавтра сделать человека крылатым, лишь бы он не использовал свои длинные руки для безобразных жестов.
"Это, конечно, не послужит гармонии, но зато я вновь буду слушать певучее человечье щебетание, - думал он, закрываясь своим звёздным одеялом, - видно, я слишком много вдохнул в него жизни, раз он так активно ищет общения".
С этими мыслями он погрузился в божественный сон, а Дьявол между тем бодрствовал. Давняя зависть к Творцу терзала его. Но не только она была причиной, толкнувшей его на дальнейшее. Его изъедала вечная скука и, чтобы хоть как-то от неё избавиться, он решил выкрасть Слово у Создателя и вложить его в человека.
Как он всё проделал, одному ему известно, но только стащил он Слово, разделил его на половинки и, вложив в человека одну, не стал объяснять откуда этот дар, а наоборот - своим дьявольским заклинанием наложил запрет на тайну Слова.
Вот с той поры и оказался проснувшийся Бог немым, ибо оставшуюся половину Дьявол проглотил сам, отчего ему сделался подвластен сотворённый Богом мир.
Что же оставалось обкраденному Творцу, как не принести себя своему же созданию в жертву. Вот откуда эта извечная божественная немота, вот почему всё вокруг так молчаливо и так настойчиво напоминает о многоликой беззаветной жертве.
И с тех дремучих времён жизнь стала наполняться тысячами языками, гам и шум поднялся над землёй необычайный. Слово сделалось силой, связывающей человека с молчаливым Всевышним. Человек взывал к Богу, поверяя ему свои чувства и желания, спрашивал совета, и Бог слышал его всюду. Но Дьявол был тут как тут, он отгонял немого Создателя, принимал всяческие чудесные облики и приговаривал целые народы от имени Бога, и громыхал с небес, и нашёптывал в тёмных углах, и изощрялся в мистификации.
Его не трудно понять - он тоже бессмертен и чертовски умён, но зависть и скука всегда толкали его на чёрные дела, которые уже нельзя было повернуть вспять.
Так что и эта история со Словом затянулась и увела весь мир в такой тупик, из которого и сам Дьявол не знал как выйти. Тут многое стало зависеть от уже беззаветного человека...
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
ИГОРЬ ГАЛЕЕВ: ВКУС ЖИЗНИ. Сборник рассказов.
22.05.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
| |