Олеся Первушина: (женщины).
«Женщина жаждет в себе тирана…»
Одна из основных тем… Нет, не так. Основная тема в творчестве любого поэта – он сам. Быть может потому, что поэт остро осознает скудность разговорной речи, осознает невозможность выражения ощущений ее привычными средствами. Быть может потому, что даже самые простые чувства у поэта всегда смешаны с чем-то, чему он всю жизнь ищет верное определение.
Стихи о себе – это или исповеди, или диалоги (диалоги, из которых просто вырезаны фразы собеседника). Именно таким диалогом является цикл Олеси Первушиной «(женщины)».
Пусть читателя не обманывает множественное число: здесь не нужно выискивать гендерных законов. Этот цикл, конечно же, не о женщинах, а о женщине. Цикл, где поэт уже самим названием требует от читателя ассоциировать текст не с какими-то конкретными фотографиями, а с тем, что невозможно фиксировать на пленке.
С первой же строфы задается тон всему циклу – внутренний конфликт, установка на затрудненное понимание, насыщенность метафорами и реминисценциями.
«…Да, змеи жалят
их согревшую грудь –
у змей нет рук
грубого оттолкнуть
а есть только
тонкая чешуя
и зубы
женщина – это змея»
Первая и вторая строки – это отсылка к неоднократно обыгранной ранее притче (например, Вильямом Шекспиром в пьесе «Генрих VI», Оливером Стоуном в фильме «Прирожденные убийцы») о змее, ужалившей своего спасителя, и автора вполне заслуженно можно было бы обвинить в использовании «штампа», если бы не следующая пара строк, переворачивающая начальный смысл. По притче жертва – спаситель (я не стану вдаваться в посторонние рассуждения, утверждая: пострадал ли он от собственной глупости и пр.). Здесь же жертва – змея: «грубого оттолкнуть». Здесь змея жалит не оттого, что она змея и иначе, чем ей положено природой, поступить не может, а оттого, что спаситель обратился (пусть даже лишь в змеином сознании) палачом. Более того, образ жертвы усиливается ее слабостями: «нет рук», «только тонкая чешуя».
Последняя строка: «женщина – это змея» персонифицирует строфу. Здесь же неявная отсылка к библейскому тексту, поясняющая образ: на соблазн змея поддалась именно женщина, и именно женщина убедила мужчину вкусить запретный плод – то есть стала посредником между змеем и мужчиной, а также жертвой обмана.
«и она ждет
безвозмездного многого –
женщина – это бог
забирающий богово
даже змея
не согласна на меньшее
логово
змей – женщина»
Почему же женщина ощущает себя жертвой? Потому, что «ждет безвозмездного многого». Именно «ждет», а это значит: несмотря на то, что ожидания до сих пор не оправдались, вера в ожидаемое все еще сохранена. Что же это «безвозмездное многое»? Ответ на этот вопрос заключен строках: «женщина – это бог, забирающий богово». На первый взгляд строки звучит крайне претенциозно, но стоит вспомнить евангельский текст: «…отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (от Луки, 20:25) и вся претенциозность исчезает. Ожидаемое – это отнюдь не требование божественных прав, кесаревой власти или материальных благ. Ожидаемое – это то, что женщина считает своим, принадлежащим ей и только ей по праву рождения.
Вторая строфа завершается строками, в которые поэт вложил тройственный смысл.
При прочтении: «даже змея не согласна на меньшее, логово змей – женщина», очевиден сексуальный подтекст (учитывая, что, например, во фрейдизме змея считается фаллическим символом). В то же время, строка указывает на непостоянство, изменчивость женщины: одна змея сменяется другой, другая третьей, третья вновь обращается первой – и в итоге получается целый клубок змей, логово.
При прочтении же: «даже змея не согласна на меньшее логово, змей – женщина» очевидна отсылка к последней строке первой строфы.
«зря живой
в жаре своем не уверен
женщина не жалеет –
жалит сонного зверя
глупо в раю
опасаться змей
главное –
не придави во сне…»
Последняя строфа наиболее откровенна, наименее метафорична. «зря живой в жаре своем не уверен» это прямое обвинение тому, от кого ждут «безвозмездного многого». Обвинение сменяется угрозой этому неуверенному, сонному – его «женщина не жалеет – жалит». То есть, в своем ожидании, отказываясь от какой-либо инициативы, женщина оставляет себе право на одно-единственное действие – жалить за бездействие «сонного».
Последние строки первой части цикла – это, с одной стороны подытоживающая мораль, напутствие. С другой – это просьба, увещевание (что чувствуется даже фонетически – насыщенность первых строк грубым «ж» сменяется глухими «п») – «главное – не придави во сне…».
В завершение, скажу несколько слов о технической части. Форма первой части цикла – это классический четырехстопник, намерено разорванный на строки с целью акцентирования отдельных фраз, достижения эффекта неожиданности при помощи смысловых переворотов. Проскальзывающие «слабые» рифмы гармоничны за счет искусно вытканного цельного звукового полотна. В целом, цикл изобилует разнообразием технических приемов, которые, возможно, при небрежном прочтении могут показаться «слабостями» – например, в последней части намерено выбрана несколько аутичная форма подачи, подчеркнутая постоянными повторениями слов «язык», «хвост». Поэтика цикла крайне сложна, даже не пытайтесь бегло пробежаться по строкам, не выключив кричащее радио – так позволительно читать лишь заметки хроникеров, но никак не поэзию, но никак не стихи Олеси Первушиной.
Вашему вниманию…
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Всегдар
|